История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 101


К оглавлению

101

1621 год был для Сагайдачного таким моментом, в который роль Хмельницкого могла бы быть им разыграна с большим достоинством перед судом истории, без предательства родной земли «на поталу» мусульманскому войску и без превращения культивированной страны в руину. Мало того: на нём не лежал бы, как на Хмельницком, упрёк отмщения за личную обиду: он бы отомстил за поругание народной религии, за похищение церковных имуществ, за присвоение папе сосчитанных нунцием Торресом 2.169 церквей православных. Он бы явился Кромвелем, без кромвелева террора, и, по чистоте отношений своих к диктаторской власти, по молчаливой политике, сияющей в делах, а не в манифестациях, уподобился бы величайшему гению честной политики нового времени — Вильгельму Молчаливому, Оранскому. Но нe по-нашему, как видно, смотрел на шляхту и на казаков Сагайдачный. Он шляхту ценил выше нашего, a казаков, без сомнения, ниже. Весьма быть может, что его, как человека натуры высокой, ужаснула перспектива вооружённого дележа землями, богатствами, правами, которая не ужаснула «козацького батька». Он ограничился скромной ролью предводителя контингента; остальное предоставил силе вещей и работе времени. Едва ли это не самая разумная и вместе с тем гуманная политика.

Воротясь в Киев к одинокой жене (детей у них не было), Сагайдачный видел, что раны его смертельны и провёл остаток жизни в деятельном благочестии. Характер и влияние Иова видны во всех его посмертных распоряжениях. В качестве душеприказчика, Иов Борецкий составил для него духовную, в которой отписал значительную часть имущества его на братства и школы, между прочим 1.500 злотых назначил Львовскому братству на содержание из процентов «ученого майстера, в греческом языку беглого на науку и цвиченье деток християнских и на выхованье бакалавров учёных».

Кто хочет в этом акте видеть ту же самую религиозность со стороны Сагайдачного, которая одушевляла его иночествующего земляка и друга, тот основание монастырей, устройство школ и других заведений, относящихся к ведомству церкви, с самого её образования в Южной Руси, должен приписать не духовенству и его традиционной практике, а людям, которые, проходя свой жизненный путь, чаще всего обагряли руки человеческой кровью, которые думали вовсе не об иноках, которым так мало было дела до иноческих рассадников, которых будущность не упрочивалась этими рассадниками, которых специальная жизнь диаметрально расходилась с иноческой.

Справедливость и обстоятельность требует сказать при этом, что в материальном созидании учреждения, безразлично называемого духовным его именем — церковью, участвовали также и женщины, следовательно не все пожертвования на церковь приносились от мира сего руками кровавыми. Но наши создательницы и благодетельницы святых храмов получали свои имущества из тех же самых рук, из которых не брезговали принимать их преподобные иноки. Все они, подобно нежной Ярославне, тем больше любили своих «милых лад», чем богаче нагружены были их посады дорогими паволоками, оксамитами, ортмами, и не чуждались «того злата и сребра потрепати».

Роль Иова Борецкого у одра болезни казацкого гетмана играл с тем же благочестием Исаия Купинский у смертного одра княгини Корыбут-Вишневецкой, когда заставил её наложить на сына, будущего отступника, «страшные (хотя, как оказалось, бесполезные) кондиции, обязанности, клятвы». Такую же роль разыгрывали, в противоположном лагере, Кунцевичи, Скарги и множество других людей получше и похуже их, в предсмертное время богатых господ и госпож; и никому из наших историков не приходит в голову — основание униатских и католических рассадников суеверия приписывать кающимся под конец жизни буянам и щеголихам. Тут они видят вещи ясно, и прямо указывают на тех, которые этим окольным путём упрочивали существование вредоносной касты своей.

Каждый такой акт, как основание церкви, монастыря, училища, типографии, не есть нечто произвольное, принадлежащее отдельно какому-нибудь лицу или отдельно какому-нибудь моменту жизни. Как ни один грубый порок не овладевает человеком без постепенности, как ничто крепкое и прекрасное не ветшает и не обезображивается в самое короткое время, без посторонней разрушающей силы, так ни одна добродетель не вырастает моментально, и ничто прекрасное не созидается вдруг, из ничего. Всё имеет прецеденты свои; всякая творческая деятельность подвергается предварительной пробе на менее прекрасном. С другой стороны, всё хорошее, внедрённое в человеческую природу, не прекращается со смертью человека. По этому-то закону возрастания и упадка, по закону общности и связи явлений, человек не способен совершенствоваться в одиночку. Подобно тому, как высокое дерево росло некогда вместе с малыми, под хранительной сенью старых дерев, — каждая возвышенная личность находилась когда-то в безразличной смеси с другими, а все вместе, относительно великих деятелей жизни, составляли они род подлеска. Потом превосходство жизненной энергии выдвинуло вперёд одну особь из множества подобных; всё прочее уступило её могучему росту, осталось позади, в тени её широко ветвистой вершины. Если падёт это превышающее всё кругом дерево, — после него остаётся множество подобных, и в их росте, в их густоте и разветвлении, древовод читает историю возрастания падшего лесного великана. Так точно и в обществе человеческом, ни один великий характер не уносит с собой всего, что было ему свойственно. Суть жизни его, любимая мысль его остаётся в его домашнем и общественном кругу более или менее долговечным памятником его морального существования. На основании этих сближений, мы должны предсмертные дела Сагайдачного распространить как на прошедшее время, так и на время, последовавшее за его кончиной. Но в прошедшем он представляется нам рыбалтом, который много, много уже делал по части благочестия, если, согласно словам думы, брал в руки святое письмо по три раза на день и поучал простых своих собратий; а время, последовавшее за смертью Сагайдачного, являет казаков казаками. Совсем иной представится нам порядок явлений, если мы подвергнем тому же анализу Иова Борецкого, по отношению к тому подвигу, который он совершил своим религиозным влиянием на товарища детства. Высокий нравственный рост незабвенного иерарха представится нам в полной гармонии с условиями окружавшей его жизни, с теми законами природы, которые одинаковы для всех и для всего; а то, что совершалось в русской церкви после Иова, явилось после него так естественно, как после срубленного или павшего от времени патриарха лесов естественно идут в ширь и в высоту другие могучие создания таинственной силы, вечно творящей, вечно зиждущей новое на просторе, оставшемся после старого.

101