Кличе дитей додому...
И прикликала. Собрались одичалые дети, в качестве нововписанных в братский реестр братчиков, и стали многолюдной толпой вокруг церкви, «голы как бубен, страшны зело», как бы сказал о них московский поп Лукьянов. Враги православия отступили в ужасе. Церковь подняла тогда своё знамя; иноческой рукой Иова высоко подняла она его над русской землёй, и уже никогда не спустила своего флага. Эта картина согласуется больше первой с достоинством идеи, заключающейся в словах вера и церковь. Она не стоит в противоречии с беспощадной и беспутной резнёй, пожарами, опустошениями, истребительными грабежами казацкими. Она гармонирует с понятием о целом составе украинско-русского народа, в истории которого казачество исполнило только временную, хоть и весьма трудную, функцию. Она, наконец, не оскорбляет нашего чувства за тех из наших предков, которых чистые «от всякие скверны» руки были достойнее казацких рук нести святое знамя веры своей.
КОНЕЦ ВТОРОГО ТОМА.
Как, например, можно было откладывать перевод священного писания на украинский язык, для спасения русской народности в галицком обществе, заедаемой, или вернее сказать доедаемой польским элементом? Равнодушие к происходящему перед нашими глазами довершению захвата Казимира III потомство наше осудит ещё строже, нежели ту «ревность не по разуму», с которой московские противники теории Макса Миллера о неистребимости языков выказывают своими субсидиями и другими — выражусь по-польски — zabiegami. Они делают много вреда русскому элементу в Галиции, воображая, что спасают его от польского: они играют роль глупо-усердной няньки, которая вырывает опасно больное дитя из рук слабой матери; но их не упрекнут будущие представители моральных интересов русского мира в том тупом равнодушии, которое поражает нас в наших якобы просвещённых, часто до безобразия богатых, земляках, — равнодушии, напоминающем стадо бессловесных, из которого часть отделена и отправлена в бойню.