Такое положение дела затрудняет производство работ в кабинетах историков, а более тёмным из них дает возможность, так сказать, нетопырничать в пустых постройках собственного и чужого воображения. Но из всех частей исторического ведения ни одна до такой степени не остаётся в небрежении относительно критической разработки, как история польско-русского края, то есть русских областей, входивших в состав Польской Речи Посполитой. Коснувшись этой истории лишь поверхностно, автор представляемой книги, можно сказать, смутился перед массой того, что ему следовало бы сперва предпринять в смысле работ приготовительных, если б он больще полагался, как на свою долговечность, так и на способность — путём кропотливого анализа приходить к синтетическим умозаключениям. Откровенно говоря, он увидел, что ему не с того надобно бы начать свою работу, с чего он её начал. Между тем потребное для неё время уже ушло на другие очередные занятия, которых нельзя было отложить в сторону, и в лампе жизни остаётся масла уже немного. Немногое можно уже предпринять автору представляемой книги в подспорье науки, которая так настоятельно нуждается у нас в помощи критики. Но лучше сделать мало для грядущего поколения, нежели, поражаясь громадностью работы, великодушно завещать её нашим преемникам нетронутой вовсе.
При этом надобно сказать, что автор, как в 1-м, так и во 2-м томе книги своей, не раз останавливался посреди своей речи, имевшей в виду, занять воображение читателя картинами былого, и, прекратив повесть о действующих лицах, водил его, так сказать, в их арсеналы, в их гардеробные, в их кладовые, рылся в старом хламе перед глазами ожидающего читателя, с беспощадной кропотливостью антиквария, и потом опять брал прерванную нить рассказа; а не раз, вместо пластической работы, ему приходилось заниматься полемической очисткой почвы, на которой происходили изображаемые им сцены. Все это — от недостаточного приведения в известность того, что составляет кабинетный инвентарь историка по избранному им предмету, от недостаточного обсуждения наперёд каждого исторического труда и каждого источника чисто критическим способом. Желательно было бы ему не затруднять себя впредь подобными остановками, доставлять читателю умственное занятие более однородное и показывать ему здание истории без лесов, без строительного громозда и мусора. Другими словами: автор пришёл к уразумению необходимости — отделить в особую книгу критическую работу от повествовательной, так точно, как решено уже им отделить текст истории от оправдания и дополнения его выписками внизу страниц. То и другое, то есть обнародование новых источников и критический разбор их вместе с литературой своего предмета, мог бы он совместить в одном и том же издании, которого программа изложена выше. Но учёные издатели исторических свидетельств часто с умыслом уклоняются от выражения конкретного воззрения на эти свидетельства. Они предоставляют людям всех национальностей, всех вероучений, всех политических и литературных партий приближаться к обнародованным источникам непосредственно, без категорического объяснения для них этих источников, неразлучного с известной научной системой. В особенности считается нужным отсутствие такого медиума для людей начинающих, которые, по недостатку начитанности, могли бы более других подчиниться авторитетности издателя, во вред индивидуальному своему отношению к предмету. Другое дело — категорическая критика вне книги. К ней обращаются уже по прочтении источника, для сопоставления собственного суда с чужим. Она там действует столь же свободно, не стесняясь личными взглядами критиканта, как и всякое мнение, обращающееся среди общества в беседе устной. Она необходима за пределами археографического издания, не только тогда, когда не погрешает против истины, но даже и в таком случае, когда её извращает, при увлечении критиканта исключительностью принадлежащей ему системы. «Довлеет бо и ересем быти». Это сказано о вере, но может быть применено и ко всякому иному алканью истины.
Определяемая таким образом полезность печатания критической работы в особой книге дает у меня начало новому специальному изданию, которое должно иметь в виду всё ту же историческую идею — процесс воссоединения Руси, совершавшийся, незримо для современников, в жизни трёх народов: севернорусского, заявившего гениальную способность к образованию государства весьма рано; южнорусского, сохранившего от времён доисторических инстинкт общественности; и польского, работавшего у себя дома, в родной славянщине, на пользу неславянской, даже антиславянской идее, — на пользу церкви, которая вторгнулась в славянский мир во всеоружии нравственной и политической тираннии. Произведения ума, воображения, вкуса, а также и всего, что можно назвать отседом жизни, и что автора этой книги интересует специально, легко могут быть отособлены из массы печатного и рукописного слова, по отношению к трём только что указанным путям исторической карьеры трёх родственных народов. Критическая работа может быть открыта немедленно, без продолжительных разведок, так как материалы для неё, большей частью, находятся на лице. Но автор представляемой публике книги и в этой работе не желал бы трудиться в одиночку: он не уверен в достаточности для неё собственных его сил и способностей. Поэтому, вместо того, чтобы приступить молча к обсуждению предметов критического сборника своего, он заявляет во всеобщую известность, что с удовольствием даст в своём сборнике место каждому беспристрастному обзору одного или многих сочинений, подобно тому, как это сделано им некогда в «Записках о Южной Руси».