История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 15

Так погиб малоизвестный, но достопамятный человек, начинатель кровавого дела, которое можно было бы назвать столетним разбоем, если б этот разбой не защитил русского народа от тех, которых заповедано нам бояться больше, чем убивающих тело. Но убивающим тело, в лице мусульман, казацкий разбой также положил не малую преграду к распространению ислама и к чужеядности татарско-турецкой орды. Следовательно Косинский имеет полное право на название деятеля народного, если не в положительном, то в отрицательном смысле. Открытием столетней борьбы с польско-русской шляхтой, он воспрепятствовал распространению антикультурных начал в нашей отрозненной Руси; а это — дело не маловажное, каков бы ни был взгляд самого Косинского на последствия его казакованья.

Украинские летописцы почтили память Косинского сообразно своим интересам и понятиям. Не обратив внимания на то, что он был Криштоф, а не Христофор, они, в благочестивой своей ревности и религиозной завзятости, сделали из него мученика за православную веру и сочинили легенду, что будто бы Косинский был замурован живой в каменном столбе, в Варшаве. То было время религиозной борьбы и мартирологии во всей Европе.

ГЛАВА XII.
Казачество панское по отношению к запорожскому. — Императорский посол на Запорожье, и характеристика запорожского товарищества. — Казацкая служба под знаменами Рудольфа II. — Положение панских дел между первым и вторым казацкими восстаниями. — Несостоятельность коронного войска в войне с татарами. — Казацкие попытки основать другой форпост в виду азиатцев. — Приближение грозы к Польше со стороны казачества. — Ополяченные русины служат бессознательно русской идее. — Казаки ремонтируются для предстоящей борьбы.

Войско князя Острожского состояло не из одних рейтар, которые дали ему перевес над Косинским: он содержал на жалованье несколько хоругвей казаков. Под словом казаки в надворном войске польских панов часто разумелась вооружённая легко, по-казацки, конница; но резиденция князей Острожских охранялась ополчением действительно казацким. Ещё при Сигизмунде-Августе, под 1553 годом, в современной хронике Горницкого, встречаем, в городе Остроге, тысячу казаков. Это были такие самые казаки, какие залегали с Претвичем на татар в диком поле, какие сторожили Украину под предводительством Дашковича и ходили в Молдавию с Димитрием Вишневецким, какие, наконец, составляли домашнюю роту Богдана Рожинского, и каких содержали в те времена многие паны, выступившие со своими замками на передовую линию колонизации отрозненной Руси. Состоя в распоряжении владельца, они действовали в военное время против хищных татар, в качестве сторожевой милиции, а в мирное — поддерживали интересы феодального панского дома против других феодалов. В течение сорока лет, истекших с того времени, потребности и обычаи родного гнезда князей Острожских не изменились. В 1593 году, в городе Остроге мы находим таких же казаков, каких Константин-Василий Острожский, вместе с приятелем своим Димитрием Сангушком, обманул или подкупил, или запугал, во время вторжения своего ко вдовствующей жене брата, и какие воевали теперь под знаменем Косинского.

Поход Косинского был для этих казаков, по-видимому, неожиданностью. Как люди, состоявшие на жалованье у князя Острожского, они обязаны были идти против своих соратников, и ходили. Не известно, впрочем, как они действовали в походе. Может бить, их-то участие в войне, как не совсем надёжного контингента, должно служить нам лучшим объяснением договора, заключённого победителями с побеждёнными. По крайней мере мы знаем, что предводитель острожских казаков, знаменитый впоследствии Наливайко, красавец, храбрец и вместе пройдоха (родом, как говорят, из Каменца), оправдывался через год перед запорожцами в том, что воевал против своих братий под панскими знамёнами. Он прислал в Сечь свою саблю, с тем, что, когда явится лично в запорожский ареопаг — войсковую раду, и доводы его не будут уважены, так чтоб низовые братья-казаки этой саблей отрубили ему голову. Случившийся на ту пору за Порогами посол германского императора Рудольфа II был свидетелем этой сцены, напоминающей рассказы Саллюстия, и записал её в своём дневнике. Как бы то ни было, только, после смерти Косинского, Наливайко оставил князя Острожского и «пустился в неприятельские земли искать казацкого хлеба».

По его собственным словам, он с юных лет занимался этим промыслом (тогдашние обстоятельства выработали казачество, как промысел), воевал во многих землях, под предводительством многих казацких гетманов, и, «не смотря на то, связанный обещанием и честным словом, служил князю Острожскому по-рыцарски, как ему подобало». Может быть, и сам князь Острожский не захотел держать казаков после казацкого наезда на его владения, опасаясь от него того, что сделал со своим паном казацкий сотник Гонта, спустя 175 лет, хотя следует помнить, что родной брат Семёна Наливайка, Демян, оставался по-прежнему попом в городе Остроге, что с этим братом попом проживал там другой брат Наливайка и, кроме того, мать и сестра их. В письмах своих к зятю, Криштофу Радзивилу, Острожский отзывается о Наливайке с презрением, тогда как гетмана низовых казаков, проживавшего в подольском городе Баре, называет заочно паном Лободой. С ним он имел письменные сношения. Лобода, своими уведомлениями о турецких, татарских и волошских делах, восполнял для него отсутствие газеты. Что касается до Наливайка, то этот варяго-русс, не находя дома с товарищами казаками работы, вознамерился по его собственному рассказу, уничтожить «хозяйство» (преимущественно номадное), которое завели враги христианства по берегам Днестра, и начал геройствовать между Тягинею и Белгородом. Это не была война в нынешнем значении слова: это был военный промысел. Если московский царь или другой потентат не подстрекали казаков подарками «чинить промысел над неприятелями», то они чинили его без подстрекательства. На сей раз казаки были поощрены немецким императором Рудольфом, который прислал им серебрянные литавры, булаву и другие войсковые «клейноды», прося не пускать крымских татар в Венгрию, где его сильно теснил султан Амурат. Не усмотрели, однако ж, запорожцы за татарами: те их перехитрили, и прорвались в Венгрию подальше от запорожских чат, через Волощину. Наливайко погнался за ними, но напрасно. Тогда он, в соединении с Лободой, который предводил запорожцами, принялся опустошать турецкие города и сёла за Днестром. Тут ему посчастливилось, добычи набрал он столько, что некуда было девать. Наливайко не был товарищем в казацком войске: он представлял варяжского князя, собравшего вокруг себя боевую дружину на собственные заработанные казакованьем средства. Поэтому добыча не была войсковая; он мог располагать ею по собственному усмотрению, и, как за Порогами поднимались против него обвинительные голоса за его прошлое, «що недобра, зурывочна стала ёго слава», то он нашёл для себя полезным, при первом удобном случае, отправить туда посольство, о котором упомянуто выше.