История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 21

Повторяем ещё раз, что мы покорнейше подчиняем В. И. В. как себя самих, так и свою службу.

Datum в Базавлуке, при рукаве Днепра у Чортомлыка, 3 июля 1594 года».

ПОЛНОМОЧИЕ ЗАПОРОЖСКИХ ПОСЛАННИКОВ.

«Я Богдан Микошинский, Гетман Запорожский, со всем Рыцарством вольного Запорожского Войска, сим удостоверяем, что мы, согласно с решением, состоявшимся в нашем рыцарском коле, отправили к В. И. В. наших послов Сашка Федоровича и Ничипора, начальников над сотнями нашего Войска, уполномочив сих посланников покончить наше дело с В. И. В., нашим Всемилостивейшим Государем, и покорнейше просим доверять им и всему нашему Войску, обязываясь сею грамотою и рыцарским словом нашим, что останемся довольны решением, какое состоится между сказанными нашими посланниками и В. И. В., и что беспрекословно поступим, согласно этому решению.

В удостоверение сего, мы передали нашим посланникам настоящую грамоту, снабдив её печатью нашего войска и собственноручною подписью нашего писаря Льва Вороновича. Datum в Базавлуке, при Чортомлыцком рукаве Днепра, 3-го июля 1594 года».

«Того же 1-го июля вечером (рассказывает Ласота, и мы приводим здесь точные слова его) прибыли сюда два посланника Наливайка, знатного казака, который служил против запорожцев, когда они назад тому несколько лет, были в разрыве с киевским воеводой, почему запорожцы были раздражены против него и считали его своим врагом. Посланники эти донесли, что Наливайко, гнавшись за татарами до самой Валахии, с 2 или 2/ тысячами своих казаков, похитил у них от 3 до 4 тысяч лошадей, и что теперь он, узнав, что у запорожцев оказывается в них недостаток, желает разделить с ними эту добычу, и готов подарить им от 1.500 — 1.600 лошадей, чтоб только быть уже навсегда их другом. Но, так как честное рыцарство подозревает его в противном, то он желает явиться лично в их раду, положить среди неё свою саблю и попытаться доказать неосновательность возводимых на него обвинений. Если же рыцарская рада признает его при всём том ещё виновным, то он им предложит отрубить себе голову собственною своей саблей. Однако ж он надеялся, что они останутся довольными основательностью его оправдания и почтут его навсегда своим добрым приятелем и братом, не поставив ему в вину прежнего его поведения, из уважения к тому, что, ещё до войны их с киевским воеводой, он уже состоял на службе у последнего, а после начатия войны не дозволяла ему собственная честь оставить своего господина, воеводу, у которого долго до того времени, а равно и тогда, он находился на службе и пользовался получаемым от него, содержанием».

Не известно покамест ни из каких источников, какой именно договор состоялся между Рудольфом II и днепровским рыцарским обществом. Но, по словам Гейденштейна, Наливайко, видя, что не может сравниться с Лободой в военных подвигах, так как этот предводительствовал «старыми чистой породы низовцами», собрал тысячи две охотников до казацкого хлеба и прошёл в Венгрию через Подолию и Седмиградию. Через несколько месяцев, однако ж, он вернулся с богатой добычей из Мункача через Самбор и появился в Луцке. Потом, спустя несколько времени, сам Наливайко писал к Сигизмунду III об иностранной службе своей следующее: «Не имея дома дела, а праздно жить не привыкши, мы, по письму к нам христианского цесаря, пустились в цесарскую землю, где не за деньги, а по собственной охоте своей рыцарской, прослужили не мало времени; но, узнав, что седмиградский воевода заводит свои практики против коронного гетмана, не захотели мы оставаться больше в той земле и не посмотрели ни на какие подарки». Из иностранных источников известно, что казаки, этот, как их нам представляют, религиозный народ, явившись в Венгрию на императорскую службу, оказались нестерпимыми грабителями жителей, и что поэтому немцы, постарались как можно скорее спровадить их обратно в Польшу. Вот всё, что я могу представить моему читателю для его соображений об этом всё ещё тёмном вопросе.

От людей которые делали своё дело молча, перейдём теперь к людям, которые нашумели в истории больше, чем сколько соответственно разумной деятельности. Нам необходимо знать положение польских или лучше сказать панских дел, для того, чтобы нам были понятны дела русские. Впрочем читатель мой постоянно должен иметь в виду, что и в противном лагере была всё та же русь, только что это была польская русь, а не самосознательная. Этнографическая карта даже и нашего времени доводит русское население до самой Вислы. От псковского Задвинья до Карпат и Буковины наши исконные займища вошли в польскую политическую систему. Мы разделились и боролись одни с другими в пользу Польши. В русский мёд подмешала Польша только своего цвету, и назвала напиток наш своим. Она влила готовый мёд в добытый нами же ей кубок, и присвоила себе то и другое. Мы были лошадьми, на которых она мчалась по политическому ристалищу. Мы были крепкие и терпеливые волы, которыми Польша пахала наше родное поле. С этим, а не иным взглядом на вещи, следует нам изучать лагерь, противопоставленный казацкому. Даже Тацит этого лагеря, Иоахим Бильский, и тот сослужил польскому элементу службу насчёт русского. Но развернем его почтенную летопись, самый девиз которой был полупольский и полурусский: «Przeciw pvawdzie разуму нет».

На этот раз наше внимание останавливает в ней событие случайное и как будто вовсе неисторическое (если только случайные и неисторические события возможны). На маргинесе написано: «Słudzy pana zabili». Читаем текст, желая знать, как это сталось. Обыкновенные слуги, разумеется рукодайные, убили обыкновенного пана, какого-то Бурского из Мазовии; убили они его ночью, на валу, и ободравши бросили в воду. Убийцы были пойманы и казнены. Их посадили на телегу и возили по Варшаве, а вслед за тем отрубили им сперва по ноге, потом по руке, потом драли у них со спины полосы кожи, потом рвали им тело раскалёнными щипцами, наконец их четвертовали, четверти развесили на виселицах, а руки прибили к городским воротам.