История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 59

22-го сентября посланы были Скиндер-баше окончательно составленные статьи договора, tabula pactorum in forma. В число их включена и весьма важная для поляков статья о том, чтобы не доплачивать татарам харача за прошлые годы. Скиндер-баша принял предложенные ему условия и прислал в обмен свои. 26-го утром, двинулся он в обратный путь со всем войском, зажёгши остатки своего лагеря. Гетман, со своей стороны, распределил войско и вернулся в Бар, торжествуя, что первый явился на место предполагавшегося боя и последний сошёл с него. Но через четыре дня татары, обогнув пространство в 70 польских миль, явились под Жидичовым и ударили на Галич. Алишах-мурза вознаградил себя за харач прежних лет, недоплаченный татарам. Гнаться за ордой с коронным войском была бы напрасная затея: это могли предпринять одни казаки, levissimae armaturae velitationibus apti, как писал о них Сарницкий. Между тем статья об истреблении казаков стояла первой в договоре Жолковского с Искандер-башой и формулирована была следующим образом:

«Łotrostwo kozackie na Czarne morze z Dniepru aby nie wycbodziło». К сожалению, я должен перевести эту статью по-русски, от чего она много теряет. «Разбойницкая казацкая сволочь не должна выходить из Днепра на Чёрное море, не должна причинять вреда владениям найяснейшего императора (так титуловали поляки султана), напротив, каким бы то ни было способом, она должна быть истреблена… Это мы обещаем сделать и обязываемся».

Со своей стороны Скиндер-баша в «церографе» своём, титулуя себя султанским невольником, назначенным, в качестве привилегированного гетмана и наместника, для истребления разбойников казаков, говорил, что он, остановясь над Днестром, напротив местечка Подбиле, вместе с седмиградским князем Бетлем-Габором, волошским господарем Радулом и молдавским Александром, — в то время, когда уже войска его почти готовы были вступить в бой с войсками польскими, вошёл в переговоры о казаках с коронным гетманом, и условились они истребить казаков так, чтобы султану не было больше надобности посылать в Чёрное море свою артиллерию, а сухим путём — войска, и пр. и пр. В это время у турок шла нескончаемая война с Персией, и весь поход Скиндер-баши к Днестру был не более, как театральными декорациями для прикрытия настоятельной необходимости возобновить с Польшей мир и таким образом обеспечить империю с северо-запада. Но огромная партия в Царьграде жаждала войны с Лехистаном за казацкие набеги и собиралась ударить на него всеми турецкими силами по окончании персидского похода.

Полякам также крайне нужен был мир. Московские дела их оставались недоконченными; громадная добыча ускользнула у них из рук; царство вставало из развалин под новой династиею; но была ещё надежда сменить русских Романовых шведскими Вазами. В Московщине не перевелись ещё люди, готовые на новую смуту, которая доставила бы им случай разбогатеть на счёт государства. Они передавали в Польшу, что многие бояре примут сторону Владислава, лишь только он появится в московских пределах. Благоразумные люди в Польше не ожидали отсюда ничего доброго. «Положим», говорили они, «что некоторые и перейдут на сторону королевича, но другие будут крепко стоять за царствование этого поповича. Какая же тут надежда на успокоение государства с этой стороны?» Но мечтатели взяли верх над умами положительными. Королевич Владислав давно уже достиг совершеннолетия; тесно было ему в Речи Посполитой, среди обветшалых правил придворной морали, послабляемой для него тайком иезуитскими патерами, — среди окружавшего богомольного папеньку старья, перед которым приходилось вечно лицемерить, — среди величавых магнатов, у которых беспрестанно надобно было выпрашивать денег, наконец — среди жидов и богатых опатов, которые соперничали в «лихвярстве» с магнатами. Натура у королевича Владислава была пошире Сигизмундовой. Тяжёл был для него воздух Варшавы. То ли дело Москва, с её сказочно громадной Сибирью, которая окутывает соболями все дворы от Стамбула до Лондона? То ли дело бояре, люди с виду солидные, но готовые служить какой угодно царской затее? А купцы, неистощимые для верховного обирательства! А церкви и монастыри, точно мёдом ульи, наполненные золотом!… В Польше, по панским дворам ходили из рук в руки московские соболи целыми сороками; менялись или взаимно дарились нажитые в Москве турские шубы и горлатые шапки; переливались в столовую посуду добытые грабежом обломки рак московских чудотворцев и оклады образов из литого и кованного золота. Морозы, голод, отчаянные драки с народной Немезидой — всё это было призабыто с 1612 года. Призабыта была даже тяжёлая расплата с войском за московский поход, заставившая короля заложить столовые имения свои и клейноды. Теперь новое вдохновение посетило польское общество, беспрестанно подчинявшееся какому-нибудь наитию. Живое польское воображение, немножко охлаждённое кремлёвской трагедией, снова играло. Королевич Владислав мечтал о походе в Московщину, как это свойственно было пылкому юноше; вместе с ним предавались рыцарским грёзам его сверстники; а старикам любо было думать, что, может быть, их детям, суждено осуществить золотые сны, которые начинали уже делаться действительностью и вдруг рассеялись от каких-то случайностей. Вера в исторические случайности, которых в жизни нет и быть не может, приводила корпорации, партии, войска и целые гражданские общества к страшным несчастьям. Поляки, в этом отношении, не были умнее своих предков, своих иноземных современников, своего потомства и даже нашего высокоумного общества. Итак в Польше снова возжаждали войны с «Москвою». В прошлом 1616 году, по совету, в числе других, и самого Жолковского, королевич Владислав отправился с половиной коронного войска домогаться владычества над полумиром. Роковое быть, или не быть влекло полупомешанную нацию к её неизбежному концу.