История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 66

Не то было в государстве московском. Царская дума, заседавшая в нагольных тулупах кругом своего едва двадцатилетнего царя, которого отец находился в плену у поляков, обратилась к московским богачам от его имени, с простыми, но убедительными для русского ума словами: «Не пожалейте своих животов, православные, хоть и себя приведёте в скудость. Рассудите сами: если от польских и литовских людей будет конечное разорение российскому государству, нашей истинной вере, то в те поры и у вас, и у всех православных христиан животов и домов совсем не будет». И тулупные обнищавшие бары отозвались здоровым умом своим, своим свежим ещё сердцем, на вопиющее дело русской земли.

Этим гражданским подвигом спасли они и нас, южноруссов, от морального истребления. Не вынеси тогда полуграмотные бояре погибающего царства на своих плечах, не миновать бы нам ополячения; а хоть бы и явился в нашей разрозненной среде «казацкий батько», ему некуда было бы деться с казацким народом своим, и кончилось бы тем, что Богдан Хмельницкий упредил бы Юрия Хмельницкого в потурначестве. Землю конечно удержала бы за собой республика, покорившая Московское царство, но это не была бы уже та русская земля, которую так либерально, без кровавых насилий, собрал со всех концов Равноапостольный: она была бы Русью польской. Что же тогда? Тогда, конечно, такие города, как Острог, не стояли бы немыми руинами, но в них бравурствовал бы шляхтич, поражавший гордостью и самих венецианцев, а в сёлах кругом городов господствовали бы бездетные ксёнзы и многодетные жиды, держа народ в вечном невежестве и безвыходном пьянстве. Такая предстояла нам будущность; отвратили её нагольные тулупы московские, верные советники царские. Раскидывая умом по разорённому царству, обдумывая мудрёные дела свои в крепкой думушке, москали не дали восторжествовать над собой ляхам, а тем самым и нас от них избавили. То было время крайне опасное.

Но мы и сами не дремали: мы учились в братских школах; мы устраивали разбросанную по всей отрозненной Руси академию наук в типографиях; мы ремонтировали казацкое войско на собственный и на шляхетский счёт; мы не прочь были ремонтироваться и на счёт единоверной Московщины. Вечная борьба за существование, которой полон животный мир, заглушала в казаках те чувства, которые приписываются им относительно религии. Нам открылся новый поход в Московщину, и мы не стали рассуждать о различии русской Московщины от турецкой Волощины.

Королевич Владислав довоевался до того, что погибал наконец под Можайском. Как собаки медведя, обступили его, голодного и беспомощного, москали, и не сегодня, так завтра над ним повторилась бы кремлёвская история: поляки ещё раз явились бы людоедами. В это отчаянное время, по вызову короля, пришло к нему на выручку 20.000 казаков, тех самых казаков, которых число недавно ограничили одной тысячей. Понятен восторг, с которым гербованное войско встретило негербованных избавителей своих. Конашевича-Сагайдачного ещё в поле приветствовала депутация, под предводительством мстилавского воеводы, который, от имени королевича, вручил ему булаву и королевское знамя. Таким образом уничтоженное отцом восстановлено сыном, и это было совершенно позволительно и резонно в польской политике: в случае чего, Сигизмунд мог отказаться от манифестации Владислава, равно как и паны его рады имели полную возможность назвать поступок погибавших и спасённых казаками братий своих опрометчивым. Таким он и считался: он игнорирован во всех официальных письменах того времени. Казацкие права, приобретённые спасением польской армии, как под Можайском, так, впоследствии, и под Хотином, сохранены за ними только их оружием. Что касается собственно до Сагайдачного, то он торжествовал под Можайском двойную победу: и над казачеством, которое безумно рвалось биться с ляхами, и над шляхетством, которое диктаторски предписывало ему, в Ольшанской комиссии, покорность. Это была победа благородная: она не стоила никому капли крови, но тем не менее дала победителю силу над обеими борющимися партиями. Казаков поставил он относительно себя, «как малых детей», которые должны слушаться взрослого, а королевича с его шляхтою — как панских недорослей. Он дал им возможность выпутаться из несостоятельной, ветренной экспедиции и, пользуясь затруднительными обстоятельствами молодого царя, заключить с ним выгодный мир. Деулинское перемирие на 14 с половиной лет дало Польше, не на долголетнее, впрочем, торжество, Смоленск, Чернигов и другие северские города: это была заслуга Сагайдачного, приписанная конечно мужеству польского войска и благоразумию предводителей оного.

Новым походом в православную Московщину область эксплуатации казацкой опять расширилась. Религиозное войско казацкое преисправно грабило единоверную московскую Русь, так точно, как и Волощину. Оно, ещё до соединения с королевичем под Можайском, «взяло взятьём» несколько московских городов (конечно, не с целью помолиться в церквях) и разогнало несколько царских ополчений. Какое впечатление производили на своих единоверцев эти мнимые рыцари церкви, можно судить по рукописному сказанию некоего благочестивого инока об осаде Железопольской Устюжны, называемой, вместо замка, острогом, в 1609 году. «Аки дождь, напустиша ко острогу изгоном; клич велик испустиша и в разные пискове вострубиша, аки зли волцы скачуще и яко злии аспиды шипяху, поглотите хотяще весь град». Но, когда соединённые войска приступили к самой Москве, когда казаки пробились уже к Арбатским воротам и выломали петардой ворота Острожные, раздавшийся в Москве звон утренних колоколов, по мнению одного из наших «учёных», заставил казаков сотворить крестное знамение и прекратить приступ.