История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 74

Итак Жолковский не преследовал орды, но, в угоду общественному мнению, делал вид, будто преследует. Кварцяное и панское войско переходило с места на место, делая наиболее по две мили в день, что относилось к татарскому бегу, как 2:8. Остановясь на Жабинце, Жолковский отдыхал несколько дней и потом распустил войско. «Натерпелся он потом укоров, и нареканий от подольской и волынской шляхты», говорит Журковский, «что мог бы побить неприятеля, но оставил его под обозом. Бранили его и проклинали на чём свет стоит все потерявшие жён, детей и имущество своё. Они обеспечились тем, что гетман стоит в поле табором, и татары всюду брали их как грибы».

И не одна мелкая шляхта относилась враждебно к Жолковскому. Этот талантливый, энергический, правдивый человек и строгий монархист не угодил не только своим товарищам магнатам, но и самому Сигизмунду III, интересы которого предпочитал всему другому, недостатков которого старался не видеть, а его повеления, даже противные здравому смыслу, исполнял слепо, веруя твёрдо, что сердце монарха в руце Божией. Сигизмунд III, это игралище римских прелатов и мечтательных панов, поправил несколько грубых ошибок своих, выручаясь в трудном положении талантом нашего русина, но даже в 1610 году, когда Жолковский представил ему так названных «московских царей Шуйских», не дал ему большой гетманской булавы, остававшейся в его распоряжении по смерти Яна Замойского (1605 г.), а дал только в 1618 году, за два года до его смерти и на 44 году его военной службы, в которой Жолковский не нажил никакого состояния. Так ценили польские магнаты русские услуги в борьбе одной руси с другой в пользу Польши. Такова и должна быть награда отступникам за отступничество. Жолковский сознавал себя патриотом, а не отступником, и тем ещё сильнее чувствовал нападки на него со стороны панов, которых он один спасал от политической гибели, «неся на своих плечах безопасность Речи Посполитой», как это он сказал в глаза всему сеймовому собранию в 1619 году. То была знаменитая речь его, сильная правдой, красноречивая фактами, которые заставили молчать собрание сеймующих, это «universum faciem reipublicae», как назвал его престарелый оратор. Он уж не мог говорить стоя, и попросил у короля позволения сесть. Изложив дело исторически и документально, Жолковский заключил свою речь словами: «Обвиняют меня в том, что я не дал татарам битвы, что я попусту выходил в поле. Но если б только я оставил свою крепкую позицию, я погубил бы войско, погубил всю Русь, и ещё больше — погубил бы Речь Посполитую, потому что тогда огромная неприятельская сила со всех сторон окружила бы нас. Пускай не говорят мне, что у меня было чем защищаться, было чем биться. Я не мог биться по одному тому, что неприятель не устоял на месте, а с малым войском бросаться на большое — всё равно, что бросаться с мотыкой на солнце. Разве не убедительны для нас примеры Владислава, погибшего под Варной, и короля венгерского под Могачем? Не я один, много было со мной таких, которые видели, что и на пядь нельзя было нам удаляться от табора. Бить неприятеля у себя дома — дело опасное. Что он потеряет? Потеряет войско, больше ничего. Но, если бы, сохрани Бог, не повезло нам, мы потеряли бы не только войско, но и всю Корону. Впрочем, здоровье мое расстроено, лета мои велят мне искать покоя. Мне нужно отдохнуть не столько от перенесённых трудов и лишений, сколько от людских языков. Поэтому прошу вашу королевскую милость — снять с меня слишком тяжёлое для моих лет звание, которое ношу не из амбиции, а потому, что вам угодно было всемилостивейше возложить его на меня. Боюсь, что при той зависти, при той неблагодарности, которую терплю вместо признательности, я не буду уже в состоянии достойно служить вашей королевской милости».

Среди глубокого молчания, наступившего после этой речи, раздался голос подканцлера, который, от имени короля, благодарил Жолковского за его великие заслуги и просил оставить при себе гетманскую булаву. Старик был утешен; но тот же король, по настоянию тех же близоруких советников, через год послал его в экспедицию, где участь Владислава III и Людовика Венгерского, приведённых Жолковским в пример, постигла и его хитроумную, многозаботливую голову.

ГЛАВА XVIII.
Панское ополчение для усмирения казаков, обезоруженное казацкой уступчивостью, или так называемая Раставицкая комиссия с казаками. — Новый киевский воевода и кроткий способ водворения польского права в Украине. — Латинская церковь ведёт правильные апроши против русской церкви в центре русского элемента — Киеве. — Киевобратская школа. — Мещанский элемент в Запорожском Войске. — Перенесение общих надежд Славянщины с польского короля на царя московского.

Крик, плач и нарекания панских околиц, истоща силу свою на коронном гетмане, обрушились всей своей тягостью на казаков. Земские послы, во имя высших государственных целей, просили короля обуздать наконец эту вольницу, которой, как всегда, приписали татарский набег, — просили об этом с таким видом, как будто король держал в руках узду, да не хотел надеть её на казачество. Король, с подобающей важностью, повелел изготовить проект комиссии для подавления казацкого своевольства. Это значило призвать к оружию богатых землевладельцев, которые всего больше заинтересованы в обуздании людей, мешавших им хозяйничать. Они, вместе с коронным гетманом, должны были предложить этому скопищу всякого рода безобразников тот вопрос, который сказочный Иван Иванович, русский царевич, предлагал змею горыничу: будем ли биться, или будем мириться? В члены комиссии назначен и молодой Замойский, которого военная слава протрубила героем в панскую золотую трубу, и которому король пожаловал титул киевского воеводы, возведя Жолковского в канцлерское достоинство. Членами комиссии «для постановления договора с панами молодцами Войска Запорожского о способе жизни и службы их» назначены были также: русский воевода, буский и корсунский староста Ян Данилович из Журова; полевой гетман, велюнский и жарновецкий староста Станислав Конецпольский; каменецкий и брацлавский староста Валентий-Александр Калиновский; зегвольский староста Ян Склинский; ротмистр его королевской милости Тыборский-Злотницкий, и опытный в казако-татарских делах пан Ян Билецкий. Как на панских сеймах красноречие ораторов было тем убедительнее, чем больше у кого на сеймовой площади стояло войска с «гжечною» артиллерией, так точно было и здесь; а чтобы судить о серьёзности предстоящего дела, довольно принять к сведению, что один Замойский привёл с собой в собрание комиссии полторы тысячи человек.