История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 73

Татары наступили сперва в числе 12.000, потом подходили другие купы, и наконец появилось в поле 60.000 всадников. Сравнительно с их массой, христианское войско представляло горсть отважных людей, полагавшихся на своё мужество, на превосходство вооружения и военного искусства. Если б удалось татарам рассеять этих единственных защитников польской Украины, тогда одни только города да замки остались бы на широком пепелище сёл, как указательные знаки королевских и панских владений. Орда начала искать слабых мест; не бросалась она в бой опрометью. Сперва калга, или ханский брат, отрядил Джюрлан-калгу, двоюродного брата своего, с шестью тысячами. Сильным натиском Джюрлан ударил на правое крыло польского войска. На том крыле стояли хорошо вооружённые дружины Станислава Любомирского, Криштофа Збаражского, Януша Острожского, Юрия Заславского. У них было собственного народу более десяти тысяч. Панский центавр оказался с этой стороны не по силам орде, любившей, как говорится, «кликом полки побеждати». Центавр загремел пушками, выступил в поле казако-татарскими гарцами; сам Джюрлан-калга был убит ружейным выстрелом; бусурманы отступили. Вслед за тем напёр татарин всеми своими силами на польский обоз, но, чтобы понять разницу в борющихся силах, довольно знать, что татарские пули делались из дерева и обливались оловом, да и такие ружья были нововведением в татарском полудиком войске. Ощупав самый центр христианской армии, татары нашли наконец такой пункт, который представлял им более верную надежду на успех: это был табор Фомы Замойского. Тут прежде всего досталось четырём сотням казаков, без которых украинские паны не существовали. Казаки стояли на челе панского полка и не выдержали натиска целого войска ханского. Но Замойский повёл на татар свои гусарские и пятигорские хоругви. Татары не любили давать отпор тяжеловооружённой коннице, они подались назад; казаки оправились. Поняла, однако ж, орда, что это — самый слабый пункт во всей армии; она окружила Замойского со всех сторон, и три раза делала натиск. Три раза отразил её Замойский. Наконец соединились все татарские купы и обступили обоз, как характерно выразился, очевидец, «щупая, нет ли в нём где-нибудь дыры». На эту охотницкую потеху смотрел коронный гетман с своими ветеранами, не двигая с места ни одной хоругви: то была своего рода травля. Кварцяное, да и панское войско всегда было не прочь дать попробовать знатному пану холодного дыхания смерти; а смерть уже заглядывала в глаза окружённому со всех сторон и колеблющемуся полку Замойского. Наступил наконец момент, в который жестокая забава зрителей перешла в тревогу. Уже все прощались мысленно с горстью русичей, затёртых навалом азиатской дичи. Ещё момент, и пали бы стязи Замойского, как пали Игоревы на реке Каяле. Но тут князь Збаражский и несколько других знатных панов послали на выручку две сотни панцирных стрелков, которыми предводительствовал «старый и опытный казак» Ян Билецкий, тот самый Ян Билецкий, который первый вписал имя своё в историю солоницкого дела. Послал наконец Жолковский две гусарские хоругви без копий, но уже, что называется, в пустой след: уже заходило солнце, и неприятель начал отворачивать полки свои. Татары отступили на пол-мили за гору, на урочище Жердье, а отступая, подъезжали под хоругви Замойского и кричали: «Приготовьтесь к завтрему получше для битвы: сегодня была только шутка». Жестокая угроза! Она была почувствована всем полком, и почувствована тем тревожнее, что перед его глазами, в тот же день, произошла трагическая сцена. Ещё с утра татары заметили в поле небольшой табор князя Порицкого, который не успел прийти вовремя и соединиться с главным табором. Видно, князь Порицкий принадлежал к числу хулителей седого гетмана. Жолковский видел, как окружили его татары, как разгромили его табор и взяли в плен раненного князя со всей его челядью. Этот ясыр вели мимо кварцяного обоза, и как ни сожалели все в обозе об участи побеждённых, гетман, что называется, не шевельнул и усом. Правда, и мудрено было предпринять выручку знатного пленника: она вовлекла бы всё войско в битву, которой исход был бы сомнителен. Зато Замойскому послал Жолковский ночью приказ — примкнуть к своему табору, чтоб на другой день орда его не доконала.

Не то было у неё на уме: с полуночи двинули татары своё войско в поход, оставили только несколько тысяч всадников для стражи и распустили свои загоны вглубь галицкой Украины, до самого Тернополя. Кошем стали они у Заславля, а оттуда, перевалившись на Чёрный шлях, пошли назад мимо Чуднова, Чорторыи, Кодни, Паволочи, Белой Церкви, и наделали безнаказанно страшного вреда по дороге, нахватали без числа пленников и добычи. Напрасно было о том и думать, чтоб их преследовать. Жолковский объяснял это в сеймовой речи своей следующим образом: «Преследовать орду — всё равно, что ловить мотылька на воздухе. Она пришла 29 сентября, а завтра ускакала за восемь больших подольских миль».

Иначе думали поднепровские торки да берендеи, чорные клобуки позднейшего времени, родственники Митрадата Понтийского, неутомимого в беге, волшебно-быстрого в передвижении. Казаки, вырывши яму, клали на землю бубен, и тонкий слух их угадывал, в которой стороне «гудуть» татары. Казаки, как бегущий из плена Игорь, беседовали с природою: налетевшие не вовремя куропатки или какие-нибудь неожиданные птицы, появившиеся в несвойственной местности четвероногие — давали им понять, что орда близко. Их дети и жёны спали в степной траве, за селом или хутором: язык пустыни был им понятен столько же, как и самим татарам. Они умели предсказать нападения; они знали, где татары ночуют, где поят коней, где дуванят на возвратном пути ясыр. Их было дело сторожить Польшу от азиатской дичи, и, видно, не даром говорили о них в Кракове, ещё до ссоры за кусок хлеба, что «до тех только пор Польша будет процветать, пока у неё будут добрые казаки». Но такие великие умы, как Ян Замойский, глядя на русско-польский мир с европейской точки зрения, просто сказать — по-феодальному, первые заподозрили казаков в общественном мнении; а такие важные люди, как Стефан Баторий и князь Острожский, вообразили, что можно истребить цвет жизни народной, которая, по их мнению, украшала себя цветами в настоящем и обещала плоды в будущем только со стороны шляхетства. Между тем вещи стояли здесь иначе, и скрытые от современников причины готовили непредвидимое будущее: величайшие люди своего времени оказались бестолковее одичалых бурлак; явились на суде истории слепцами, водящими других слепцов.