История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 95

Если бы, сытые паны способны были понимать голодного они бы обратились к правилу: живи и жить давай другим, которое лежит в основании всякой ассоциации умственного и физического труда. Если бы и наши историки не были городскими питомцами, они бы поняли, как горько приходилось казакам удальство, доставляющее литератору красноречивые тирады. От добра добра не ищут, и в наше время нет казачества, например, хоть бы в Северной Америке, вовсе не от нравственного превосходства янки над запорожцами, а от успехов экономических понятий, усвоенных администраторами и даже финансистами. Если бы в Таврическом Херсонесе продолжала развиваться греческая культура, вместо засевшей там татарщины, — наверное, даже слово казак не было бы известно современному нам человечеству; а те казаки, которые завоевали для Московии Сибирь, благодаря московским порядкам, угнетавшим врождённую в человеке предприимчивость, — без сомнения, не ходили бы так далеко за добычей и, под влиянием культивированных соседей, сделали бы, в качестве хозяев, гораздо более ценные приобретения для обширной пустыни, называющейся в наше время Российской Империей. Казачество, этот продукт отатаренной пустынности русских владений выкохалось среди трёх громадных, но беспорядочных хозяйств: poluische Wirthschaft; moskauische Wirthschaft, tartarische Wirthschaft.

Славяно-татарская беспорядочность, а не дух рыцарства, как это приятно утверждать одним, не дух разбойничанья из ненависти к государственному началу, как это официозно говорят другие, и не то поэтическое удальство, которое представляется историкам, художничающим без юса в своём художестве. Польские администраторы были или рыцари, или государственники, или кабинетные мыслители; поэтому они так и совпадают во взгляде на казачество с нашими, впрочем, достопочтенными тружениками на разнообразной почве исторических изысканий (я не говорю — исследований). У них на столе лежало римское право, каноническое право и своё любезное książęce, или иначе польское право; но не лежали и не могли лежать основания политической экономии. У наших историков, равным образом, столы завалены легендами старыми — летописями, легендами новыми — прагматической переработкой старых и всевозможными политическими трактатами; но, судя по высказываемым ими понятиям об отношениях сословий в описанные ими времена, в собрании их книг остаётся та же неполнота, как и у польских администраторов, не смотря на то, что политическая экономия, неведомая магнатам, открывает в наше время новую будущность человечеству.

Казаки, как люди, стоящие непосредственно у дела, лучше наших историков понимали, что корень зла для успехов культуры заключается в нелепом хозяйничанье турок и татар, при котором невозможно было удержать даже тех портов черноморских, которыми владели старые литовские князья до падения Царьграда. Претвичу в его реляции и Дашковичу в его докладе на пётрковском сейме не доставало только некоторых аксиом Кэне или Адама Смита, чтобы их речи приняли оборот философский. Если бы войны, которых Польша предпринимала так много, ведены были во имя хозяйства, промыслов и торговли, то есть с целью охранения их от разорителей, а попросту для того, чтоб уничтожить хозяйничанье хищное и чужеядное, водворившееся на поприще древней культуры, то есть, если бы возможна была для панов мысль — заменить военную казацкую добычу продуктами домашнего труда, другими словами — дать их врождённой предприимчивости работу у себя дома; то вид обширной площади от Вислы до Урала, конечно, был бы в наше время иной.

Само собой разумеется, что казаки, также как и паны, не понимали сущности своего дела и той задачи его, которая раскрывается лишь нашему сравнительно просвещённому времени; но, поставленные силой вещей в необходимость бить в известную сторону, они действовали практичнее государственных теоретиков, которые, находя полный простор для собственной предприимчивости, отечески уговаривали казаков подавить в себе это благородное начало прогресса, а за непослушание карали их, как за зловредные шалости. Представителями и даже инстигаторами правительственной теории были коронные гетманы, которые, не смотря даже на такую учёность, какой обладал Ян Замойский, и на такой природный гений, каким одарён был Жолковский, естественно, были такими же младенцами в экономических понятиях, как и прославленный тупыми перьями Карл V, как и превознесённый ими великий Сюлли, эти знаменитые притеснители всемирной торговли и промышленности. Коронные гетманы были русинского происхождения и получали своё военное образование на русском пограничье Польского государства в борьбе с напором азиатской силы; но умственная образованность приходила к ним оттуда, где подвизались эти предводители эксплуатации слабейшего и безоружного.

Из той же Руси происходил и Сагайдачный, но он, как человек среды здоровой, не мудрствуя лукаво, употребил всю жизнь на то, чтобы действовать в противоположном направлении. Украинские летописцы упрекают его дружбой с панами, от которой будто бы терпел простой народ. Если б это голословное свидетельство было написано и в его время, а не после, как мы уверены в том, то, в глазах писавшего (конечно человека низшего слоя общества), казацкий гетман, достигающий своих целей без шума, должен был казаться потаковником ненавистных для убогого гордецов (а кто из магнатов не держал себя в то время гордо?) Украинские хронички проникнуты фанатизмом, равным фанатизму католическому. Одного этого довольно, чтобы Сагайдачный, при своём миролюбивом, чуждом всякого шума, общении с панами, явился «другом мытарей и грешников». Для нас эта черта его характера, — наружное дружелюбие с панами и непреклонная настойчивость на своём, в противность их политике, — являет Сагайдачного типическим представителем украинского характера, который сказался во всей истории Украины, насколько она ещё не затемнена своими истолкователями, и может быть проверен даже в наше время на множестве характерных простолюдинов, с которыми человеку иных социальных понятий так же трудно сладить, как было трудно польскому правительству ладить с этим достославным казацким предводителем.