История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 96

И вот опять перед историком встречаются две силы, спорящие за обладание Украиною: сила понимаемого по-пански права, во имя государственной теории, и сила простонародного отрицания этого права, во имя экономической практики, указанной фактической невозможностью жить иначе. Вопрос решался не столько рассечением Гордиева узла, сколько старанием развязать его руками, не глядя, что эти руки так были привычны к рассечению. Я говорю об умении Сагайдачного избегать войны с панским или коронно-панским войском и заставить правительственные власти обратиться к низовым казакам с искательством в то самое время, когда давали туркам торжественные обещания обуздать казаков и не шутя изыскивали способы истребить их до остатка. После таких мечтаний, свойственных только людям, недалёким в теории государственного хозяйства, казаков, наперекор всякой политике, пригласили в Московщину, и казаки вернулись оттуда с таким духом, что могли безнаказанно вмешаться даже в королевские прерогативы. Согласие Конашевича с панами, осуждённое близоруким украинским летописцем, его, на вид, предательское единомыслие с притеснителями народа, было действительнее, как предыдущей, так и последующей казацко-шляхетской войны для защиты естественной автономии края.

Ещё меньше представлялось панам возможности стеснить военные казацкие операции против так называвшихся в то время врагов святого креста, которых с большей определительностью можно назвать врагами мирных занятий, питающих разумную предприимчивость человеческую. Сами паны были непоследовательны в казацко-турецком вопросе, по недостатку солидарности между партиями, по увлечению интересами отдельных лиц и фамилий. Ведь не кто же другой, как паны, и именно русские, были образователями казачества. Они, по своей природе или по тому, что по-украински называется вдача, были настолько же казаки, насколько и потомки варяго-руссов, — одного и того же с казаками гнезда «шестокрыльци». Заманенные в польскую семью людьми gentili e manierosi, они противодействовали казакам во имя излюбленного ими польского права, но в душе, во глубине врожденной «удачи» своей, оставались всё теми же потомками казака Байды, Богдана Рожинского, Сверчовского и т. д. Молдавия искушала их по-старому, как местных рыцарей, и заставляла манкировать политическими видами всего своего сословия. За что бы ни повздорили с панами казаки, на Волощине, как они звали безразлично оба господарства, на походе в Волощину сердца их брали один аккорд с сердцами пограничных землевладельцев, как бывало во времена оны, за их дедов и прадедов. Польское правительство билось как рыба об лёд с казаками, билось потому, что не дозрело до уразумения экономической идеи соединения общих выгод в каждом предприятии; а казаки между тем, без всякого мудрствования, отыскивали тайну гармонии. Магнаты внутренних областей, старались вооружить свою украинскую братию против пограничных лотров, а подольские, галицкие и киевские паны не раз забывали, к которому лагерю они принадлежат, и часто относились к казацким отаманам, точно буйтур Всеволод — к Игорю: «Сидлай, брате, свои брзыи комони, а мои ти готови, осидлани». Совместные походы, общие издержки на предприятие и общее пользование добычей связывали русь православную и русь окатоличенную экономически, доколе магнаты с руководившими их иезуитами не порвали и этой связи.

Ослеплённое римской политикой, панское полноправство вызывало в отрозненной Руси реакцию безземельных и бесправных. Отсюда — гайдамачество среди мирных жителей и казацкий промысел вдали от панской монополии. Но то же самое полноправство давало панам диссидентам и дизунитам возможность противодействовать королевскому правительству в устройстве единой римской иерархии. Паны не потому противодействовали королю, что прониклись высшими убеждениями, что превзошли просвещением учредителей католичества в Польше, а потому, что это им было нужно, как панам, по династическим соображениям, по эгоистическому рассчёту. Отсюда — замешательства во всех сословиях и классах общества в пользу то панских, то не-панских партий, но всегда во вред экономическому развитию общества. Противоречиям не было в Польше конца. То же противное здравому гражданскому смыслу полноправство, которое, по-видимому, стояло на страже государственного единства и беспорядочного порядка, обеспечивало панам безнаказанность в таких походах, за которые они же сами, на своих сеймах, придумывали казакам наказания. Если бы можно было забыть, что Сигизмунд III всю свою жизнь, подобно Филиппу II испанскому, богобоязненно и набожно вредил успехам общественного преуспеяния, то положение его и его религиозных советников могло бы внушать участие. «Во всё наше царствование», плачется он в своём универсале от 22 мая 1618 года, «мы всеми силами старались не только освободить коронные земли от внешних неприятельских вторжений, но и сохранить внутреннее спокойствие, и укротить своевольство частных лиц, разнузданных на всякое зло; но, по какому-то особенному несчастью и, вероятно, по людским грехам, ничто не помогает, напротив, своевольство всё более и более усиливается».

Это писал глава законодательной власти, а вслед за тем глава исполнительной, именно коронный гетман Жолковский, вместе с такими казаковатыми панами, как оные Корецкий и Вишневецкий, вмешивается в молдавские дела и ведёт с собой в турецкие владения тех самых казаков, которых он же наказывал и стращал наказаниями за то, что они не хотели играть роли голодных псов в виду пиршествующих пастухов, а предпочитали блукати вовками сироманцями по колонизованной панами Украине. Об этом походе говорено в своём месте. Здесь остаётся напомнить, что казаки участвовали в последнем походе Жолковского — или, как люди наёмные, или, как вассалы панских домов. Коронный гетман, опасаясь поднять высоко казацкое самомнение, оставил казаков de jure за шеломянем, и набрал к себе казаков de facto; поступил, значит, по пословице: «Тех же щей да пожиже влей».