Мысль, образовавшаяся в Подолии уже во времена Папроцкого. Когда захожий человек начинает говорить о насущных интересах туземцев, на него надобно смотреть, как на свежий сосуд, в который положено то, что дорого для края. Поэтому Папроцкий, с его поражающим нас пророчеством, что русский народ будет вечно славен «хотя бы Польша и погибла» (см. т. I. стр. 109), в наших глазах имеет значение только пересказчика того говора, которым были полны дворы русских панов, воинствовавших тогда по-казацки.
Эти слова взяты из сознания пленника, который пошёл в казаки манером Косинщины. Оно вообще интересно, как живой голос, так редко слышный среди архивов. «Мене зовут Григорей Василевич Зджанский (конечно, это был боярин: иначе — был бы поименован шляхтичем в деле), который первей сего служил у пана Александра Загоровского, и кгды был послух, же казаки Воеводу Киевского воюют, тут, в Луцку, намовил мене Михайло Янушевич Гулевич, абы з ним ехать, поведаючи, же добра, пожиточная служба будет. Я, будучи пахолком убогим, потребуючи запоможенья, пристал есми до него... Пан мой, у которого я слугою рукодайным был, ехавши до казаков, упросил у пана Косиньского, гетмана казацкого, который позволил, и дал ему на помочь Дашка, сотника з его сотнею… которым всем казакам з маетностей Сутеских (которые собрались они оттягать у пана Василия Гулевича в пользу пана Михайла Гулевича) за працу чинити обецовал. И также, кгды есмо позно до Сутески приехали, врядник на кгвалт у дзвон ударил, мужики нас у село не пустили, казаки ся на Михайла фрасовали, иж им не то обецовал; он их благал, и обернулся зо всеми нами до Янкова; там же в Янкове через целый день у пятницу, также и через ноць до суботы были есмо, а в суботу пришли есмо были до Витавы; у Витаве врядник пана войского сутеский зобравшися дал нам битву, нас поразил, и живых нас чотырох чоловек... поймали».
В 1599 году князь Константин Острожский писал к Криштофу Радзивилу ... «ięAsJuszniei/ł^y wprawdzie; wzięto: mi: Koty, które zawsze praedecessoro-ще. рри miewali z,(^erlias ид І|ди^С|еѵк^ие, рЬо, сиау nigdzie pierwiey. i częsciey nieprzyiaciel nie zwyhł bywać, iako w tym kraiu, Ъу iescze te liche dzierżawy тЙеШЙу. Ьу6 zoMdreetii T. Starostów‘inszych onerowane, wielka ńiesprawied-hwosć‘h (Рукоп. Императ. Публ. Библ. польск. № 223, f. IV, л. 9.)
Это не была панская прихоть: при бесправьи rządu polskiego, при бессилии prawa pośpótitego, кpyпные и мелкие паны поставлены были в необходимость устраивать в своих домах рассадники казачества и под полою у себя воспитывать таких людей, каким явился на арене казацких восстаний Наливайко. Вот как сами они размышляли об этом на сеймах: «Szkodliwa rzecz zaprawdę wkazdey Rptej dimtompt prawa у zwierszchośći, który tak się zagęsęieł, ze iusz-kozdemu WoyskctijtBipć, gwałtem.prawa swego dochodzić w powszechny obyczay weszło. Wszystkie sądy, wszystkie ziazdy zbrpyno się odpra-wuiąi. A niedziw, bo sam Seym, na który, z żałością ludzi wszystkich spokojnych, z ohidą narodu naszego, więcey wоyska widać, nizli na Ukrainie: nie tylko ze całe pułki na Seym zwodzą, ale nawet izbę sarnę Poselską ludźmi swemi zagęsciwsry у wolne głosi zatłumiwszy, bene consulta rozrywaią, iakoby na tych tylko ręku hyła Rpta, którzy więcey za sobą pachołków nawioda. (Там же, Л. F., отд. IV, № 99, л. 75.)
См. в приложениях ко II-му тому, письмо князя Острожского от 23 февраля 1595 года.
И не один Лобода заменял князю Острожскому газету: он получал подобные же донесения и от какого-то сотника Демковича. (См. письма того и другого в приложениях ко ІІ-му тому).
Почтенный издатель дневника Ласоты, в русском переводе, Ф. N. Брун, которого занимающиеся историей должны благодарить за снабжение перевода множеством весьма полезных примечаний, напрасно напечатал имя Ласоты с двумя с. В «Koronie Polskiеj» Niesieckiego читаем Lasota, а не Lassota. Слово ласота происходит от ласый, лакомый. По немецки необходимо было писать два s: иначе, вместо Ласоты, вышел бы Лазота. Указанному недоразумению подверглись и уважаемые издатели «Исторических Песен Малорусского Народа», Киев, 1874 (стр. 156).
Слово кош, говорит В. В. Григорьев («О некоторых событиях в Бухаре» и пр.), означает (по-татарски) всякое временное помещение в пустом месте, или на дороге: отдельную кибитку, несколько кибиток вместе и целый лагерь.
Сандал — по-турецки доска, дощаник. Это были довольно большие суда. Диакон Игнатий (Ник. Лет.), в своём описании хождения Пименова, говорит: «Оттуда (из Пандораклии, Гераклеи при Понте) идохом в сандалиях и до Царюграду».
Эти две должности на Запорожье совмещало одно и то же лицо; но кошовый значит глава сичового коша, а гетман — предводитель войска. Когда запорожцы пребывали в мире, сражаясь ежедневно с татарами в раздробь, ими правил кошовый, с помощью куренных атаманов или вообще — отамання, старшины, а в важных случаях — рады. Но в военное время этот конституционный владыка превращался в диктатора и назывался гетманом. Для каждой экспедиции избирался гетман, а на кошу оставался тогда, независимо от походной диктатуры, кошовый.
Гоголь, говоря в каком-то месте о том, как можно пробрать человека словом, смешал своих земляков с великорусскими простолюдинами. Словом заб'єш гірш, ніж киякою, говорит малорусская пословица. У великоруссов, при всех почтенных свойствах их простого народа, такой пословицы нет, а есть вот какая: брань на вороту не виснет.
Весьма древний обычай. У Гомера троянский жрец Калхас, в знак миролюбия, несёт на жезле свою жреческую повязку. Богдан Xмельницкий носил так свою шапку в случаях переговоров после битвы. Перед гетманом у поляков giermek (паж) носил на копье его шапку с перьями, в походе и строю. В старых русских судах, истец закладывал в шапку известную сумму денег, гарантируя правдивость своего иска. Еще древнее обычай метать шапки перед судьёй в знак состязания. В судных литовско-русских грамотах читаем: «оже шапками вергут», и т. д.