А между тем татары вторгнулись через Волощину в Покутье, жгли, убивали, прошли, как по собственной дикой степи, до самого Самбора и сожгли там местечка Снятын, Жуков, Тлумач, Чецыбеши. С татарами были и янычары, вооружённые ружьями, — роскошь, для татар недоступная. В Чецыбешах был довольно крепкий замок. В нём заперлось человек до ста шляхты. Запалив местечко, татары подошли в дыму к самому замку, подшанцевались к нему и открыли по нём густую стрельбу. На беду в замке взорвало бочку пороху: защитники его уронили в порох зажжённую губку. Пламя в одну минуту охватило замок. Отчаяние придало силы осаждённым; они прорвались, хоть и не все, сквозь густую толпу татар, и спаслись бегством к Днестру. А татары сожгли ещё в добавок Тисменицу и Галич. В Галиче повторили они ту же историю с замком, стараясь полонить в нём белзского воеводу; однако ж он отсиделся. Татары спалили ещё Калузу и Долину; людей везде больше убивали, чем брали в неволю: они шли на войну и ясыр в Венгрию.
Только в тот день, в который орда сожгла Долину, поспел классический гетман на защиту русского края от варваров, да и то с весьма слабыми силами. Но варвары сумели обмануть классика, чего не удалось бы им сделать с такими реалистами, какими были ненавистные для классической шляхты казаки. Поджидая к себе на помощь полевого гетмана, Замойский окопался в виду громадного татарского табора, точно римский Антоний против Парфян. Татары сделали вид, будто со своей стороны окапываются. В надежде увенчать чело новыми лаврами, Замойский посматривал на развевающиеся по валу неприятельские значки; а татар давно уж не было в окопе. Открыв наконец обман, поляки нашли внутри валов только хромых лошадей. Орда быстро шла в Венгрию карпатскими дефилеями. Венгры поделали засеки на дороге. Знала орда об этом чрез посредство цыган, которые охотно служили хищникам. Впереди татарского войска шли заполонённые в панских владениях русские хлопы с топорами; они должны были «высекать венгров из засек». В награду за это, при спуске с гор, татары снимали с них головы, но некоторых выпустили на волю. Оставив позади возы и другие тяжести, польские рыцари шли по следам татар до самой венгерской границы, но не им было равняться в быстроте с детьми диких полей. Поляки в этом походе до такой степени осрамились, что даже соседние народы стали их ненавидеть, как свидетельствует Иоахим Бильский. «О, если бы мы хоть когда-либо пробудились от сна!» — говорит он. «Если мы ещё будем вести себя так беспорядочно, превратится в пепел убогая отчизна наша, а самих нас, неважно, что мы свободный народ, перевяжут (татары), и мы только будем один другому докорять да выговаривать попусту». Далее летописец предаётся размышлению о всеобщей бесчестности в обращении с публичными фондами (зловещий признак для гражданского общества). Всего лучше, по его мнению, устроить сборы на оборону края так, чтобы деньги не проходили через множество рук, пока наконец достигнут своего назначения: «bo ony są iak ciasto lipkie, przystaną wszędzie. Пускай бы каждый повет», продолжает он, «выбирал себе ротмистра, и пускай бы побор шёл прямо в его руки, а не через этих сборщиков да распорядителей, которые освобождаются ещё и от военной повинности; да уж пускай бы назначили определённую сумму с каждого города, местечка, села. Тогда бы гетман знал, сколько человек обязан поставить каждый ротмистр, да и королю виднее было бы, всё ли войско на лице. И пусть бы войско жило по Украине; тогда бы и пустыни заселялись, и молодёжь бы школилась. Ротмистров же выбирать по поветам из людей достойных и при том владеющих значительным имением, по примеру римлян, которые, как пишут, equitem numerabant a censu. Однако ж далеко зашёл я в сторону! (заключает он своё размышление). Не привык я этого делать, но меня увлёк patriae heu dolor!»
Успехи турецкого оружия в Венгрии сильно тревожили поляков: гроза приближалась. Турки стояли уже под Коморным. В Кракове молились и устраивали процессии; на 17 октября kaznodzieie (проповедники) назначили своей публике пост. Вслед за тем разнёсся слух, что орда возвращается в Крым из Венгрии. Прежде всего король послал из Кракова, сколько было у него людей, под горы, человек до полуторы тысячи, с люблинским воеводой Зебжидовским и велюнским старостой Александром Конецпольским. Туда же двинулся и коронный гетман с жолнёрами и выбранцами. Наехало много и королевских державцев: всех вызывал король своими письмами на оборону Речи Посполитой. «Z miłości przeciw oyczyznie biegli iako na gwałt», говорит летописец, так что набралось всего войска тысяч пятнадцать. Один киевский воевода, князь Острожский, с младшим сыном, воеводой Волынским, вывел в поле до 2.000 коней; князь Збаражский, воевода брацлавский, до 500; князь Заславский, воевода подляский, до 400; Юрий Мнишек, воевода сендомирский, Иероним Мелецкий, староста сендомирский, с другими своими приятелями, более 1.000. Бельзан (обывателей Бельзского воеводства) под одной хоругвью было до 400 коней, под начальством панов Остророга и Липского, а люблинян — 100 коней, которых вёл пан Горайский. Кроме того довольно было подолян, львовян и других руснаков. Долго ждали они татар всюду по шляхам и под горами; наконец наступившая зима заставила блистательное ополчение панское разъехаться ни с чем по домам. Остался на стороже только коронный гетман да королевская пехота. Говорят: на ловца зверь бежит. Паны были плохие ловцы. Татары — знали их силы на перечёт, не хуже летописца, который перечислил их, точно Гомер данайских героев. Вместо того, чтоб идти на облаву, устроенную шумно и гучно панами, они выждали время и тихонько прошмыгнули домой через Волощину.