История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 24

Хуже всех пописался при этом снятынский староста Николай Язловецкий, тот самый, которому поручено было устроить замок на Кременчуке. Он пригласил для похода в Крым Лободу и Наливайка вместе с так называемым грошовым людом (нанятым за деньги). В то время, когда другие паны сторожили татар на шляхах да под Карпатами, он вдохновился мыслью ударить на оставленное под слабым прикрытием гнездо татарское, занять Крым и стяжать себе бессмертную славу в потомстве. Но эту славу должны были стяжать ему казаки, так как грошового люду было у Язловецкого, сравнительно с войском Лободы и Наливайка, весьма немного. Мечтательный пан сделал громадные долги для своей экспедиции; всё было слажено; поход предпринят; оставалось только вступить в татарщину. В этот важный момент казаки получили наказ от императора, которому их вторжение в Крым не принесло бы никакой пользы. Они круто повернули в сторону; Язловецкий остался ни при чём. Его люди — всё та же русь — пошли в казаки; при нём оставалось человек с пятьдесят, и он был рад, что выбрался с ними цел из-под Белгорода. Но состояние его было расстроено навеки; тоска, досада, стыд свели гордого пана в могилу.

Казаки между тем начали готовиться к походу в Волощину. Брацлав долго был опасным форпостом колонизации отрозненной Руси. Брацлавские мещане привыкли издавна к казацкому хлебу. На королевского старосту смотрели они, как на гетмана. Брацлавянам было за обычай ходить в Волощину с такими людьми, как Сверчовский, Гербурт, Мелецкий. Сабля и теперь доставляла им больше прибыли, чем плуг. Они, как говорится, прилежным ухом внимали казацкому зазыву в поход. Брацлав оказачился. Но брацлавский староста Юрий Струсь был, по-видимому, человек поколения нового, — того поколения, которое отмеренную некогда саблей землю обращало в мирно-насильственную статью дохода. По этой ли, или же по другой какой причине, только мещане из послушных превратились в непослушных и перешли из-под присуду старостинского под казацкий присуд. Город и замок очутились в руках у казаков.

Казаки, как это видно из письма, писанного несколько позже Наливайком к Сигизмунду III, мечтали об основании в Брацлавщине другого седалища силы своей, подобного низовой Сечи. Но они мерили слишком широко, не по призванию своему, не согласно с той функцией, которую они могли и должны были выполнить. Польша всё-таки была государство, сконцентрированная политическая единица. Казаки были только войско, или общество, но государством никогда не были и быть не желали. А брацлавскую позицию могло удержать зa собою только политическое тело. Иначе думали казаки, иначе думали брацлавские мещане. Зная бессилие Речи Посполитой в полном её составе, они считали возможной речь посполитую войсковую, городскую и какую угодно дробную, в отдельности от общей федерации, которая никого не удовлетворяла. Как бы, впрочем, оно там ни было, только на некоторое время во всей Брацлавщине возобладал режим казацкий. По праву сильного и отважного, повелевали казаки окрестной шляхте давать им стацию, то есть всё, чем войско содержится и вознаграждается; а кто не слушался, на тех наезжали шляхетским обычаем. В числе прочих, не забыли казаки и богатого пана Калиновского, виновного перед Наливайком тем, что отнял у его отца в Гусятине землю. Теперь Наливайко получил за свою батьковщину плату с лихвой. По слухам, доходившим в Польшу, казаков собралось до 12.000. У них было теперь уже 40 хоругвей; в том числе две с императорским гербом. Казакам не доставало только, как они выражались, полатать свои злыдни, то есть ремонтировать войско своё как следует. Кстати под рукой была Волощина, в которой хозяйничали неверные турки. Волощина, постоянно платилась казакам за своё бессилие устоять на христианском элементе. Часть казаков, под предводительством Наливайка, отправилась туда на казацкий промысел. Казаки сожгли город Тягиню; уцелел только замок, которого они не осилили; потом рассеялись по-татарски загонами кругом, сожгли более пяти сот сёл, захватили в плен до четырёх тысяч татар, турок, татарок и туркень; приз был богатый. Весело возвращались казаки домой, мечтая о выкупных деньгах, о продаже и меновом торге с польской шляхтой. Но к переправе приспел молдавский господарь с семью тысячами войска; с ним были и татары. Добычник всегда слаб в борьбе с врагом, необременённым полоном и всяким суплатьем. Пришлось казакам выпустить из рук свою богатую добычу. Но они дали волохам рыцарское слово отблагодарить их за сюрприз таким же сюрпризом, и сдержали его. Призвав на помощь Лободу, Наливайко посетил Ясы и надолго оставил у волохов память своего посещения. Три дня только провели казаки в этом походе, и вернулись домой не с пустыми руками. В Польшу между тем пришло известие, что они пошли в пьяном виде, на штурм тягинского замка, и что их там побили. Но что они были потом в Ясах и гостевали во всю казацкую волю свою, это известно нам от самих же Поляков . Ложь — неизбежная болезнь истории, едва ли даже излечимая. Как бы, впрочем оно ни было, но казаки вернулись зимовать в Брацлавщину, которая de facto им принадлежала, другие удалились на днепровский Низ, а третьи разбрелись по Украине; но на весну грозили завитати до Полщи. Со своей стороны, коронный гетман, узнав что татары вернулись домой окольным путём, вышел из подгорья и расквартировал коронное войско по Подолии.

Между тем в Кракове совещались о том, как бы отвратить наступающую с низовьев Днепра и Днестра грозу. Естественно, находились между панами люди, советовавшие снять запруду, которой думали удержать стремление казачества в Туреччину. О войне с турками хлопотал императорский посланник на краковском сейме, который собрался в начале Филиппова поста, и неизбежный папский нунций. Явились в Кракове и представители многих мелких владений немецких. Приехали также послы от волохов и молдаван, которые — то по неволе держались турчина, то отрывались от него. Полякам льстила центральность в турецком вопросе; но они, по отношению к этому роковому вопросу, действительно были таковы, какими изобразил их Ян Замойский в одной из последних сеймовых речей своих: «Мы день ото дня откладываем», говорил он, «постоянно находимся в страхе, а между тем действуем так, как будто у нас ещё много времени впереди, и сидим, не зная, что с нами делается». Они уклонились от лиги с охотниками до турецкой войны под тем предлогом, что недостаёт для неё всех голосов европейских: не только вся Германия, но и король испанский, по их плану, должны были соединиться на турчина; а покаместь, возбуждены были гораздо более интересные для них вопросы: о дележе будущей добычи, об арене войны, о том, кому быть гетманом союзного войска, кому судьёю? Послы должны были догадаться, что Польша обладает великим полководцем и великим государем. Уже назначены были секретно и комиссары, которым поручено было съехаться с комиссарами других держав в Познани для постановления договорных пунктов; окончательное же решение этого важного вопроса европейской политики Сигизмунд III предоставил себе: для этого он предположил созвать чрезвычайный сейм в Варшаве, который бы продолжался не более двух недель. «Wszakże z tego nic nie było», закончил своё оповеданье наш соплеменник, который был саркастичен, даже не сознавая своих сарказмов. К довершению политической несостоятельности, установлен тогда же земскими послами неприведённый в исполнение побор на жолнёров; от сборщиков — чего прежде не бывало — потребовали присяги: «со Boże day by im to pomogło», — замечает «правдивая душа» русин. На том же сейме решено быть посполитому рушению. Катилина стоял у римских ворот: сорок хоругвей, не признававших власти законодательного собрания, провозглашали всей отрозненной Руси равноправность. Оборвыши, грабители и разбойники, люди religionis nullius уразумели главную потребность народа лучше классически воспитанных холопей римской курии: они требовали равноправности на суде, без которой нет житья ни обществу, ни государству.