История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 25

Наступила зима, какой и не запомнили тогдашние старожилы. Глубокие снега затрудняли сообщение между самыми близкими посёлками; страшные метели угрожали путнику в открытых равнинах хуже орды. От Наума до Великодня народ сидел по хатам почти безвыходно, проторивая дорогу разве к шинку, так как церквей во всей отрозненной Руси не было и трёх тысяч, да и те частью стояли запертыми, потому что паны-католики велели народу ходить в костёлы, частью были упразднены панами-вольнодумцами, в знак своего торжества над суеверным плебсом, а многие имели таких священников, о которых сами поборники православия, архиереи, сопротивлявшиеся унии, писали, что их чаще видали в корчме, нежели в церкви. То было таинственно глухое время, о котором польский поэт, а наш соплеменник, сказал бы, в чаянии чего-то страшного и недоведомого:

Cicho wszędzie, głucho wszędzie…
Co to będzie? co to będzie?…

«Ruś do lacinnikow przystała», спокойно записал между тем, в ряду прочих событий, другой, не менее почтенный наш соплеменник, преображённый в поляка, и посвятил этому событию всего 9 строчек, — событию, которое отозвалось в ХVII, XVIII и даже XIX веке бесчисленными страданиями всех сословий и состояний. В эту суровую, как у нас говорится, лютую зиму ничего лучшего невозможно было и выдумать, как согласиться тайком на унию и подписать акт соединения несоединимого. Отступнический акт русских иерархов сделался с того времени предметом глухих, таинственных, зловещих толков между людьми, которые так или иначе принадлежали к польской и русской интеллигенции. Зима разразилась наводнениями в прикарпатской Польше; поздняя весна 1595 года вызвала в поле коронное войско, но вовсе не на казаков. На казаков пришлось бы ему идти с одним «грошовым жолнёром» и разве лишь с немногими панскими почтами: необходимость истребить этот «мотлох» ещё не чувствовалась так повсеместно, чтобы можно было поднять против него пограничных землевладельцев в значительном вооружении. Нужен был клич, более интересный в экономическом отношении, более завлекательный для панского славолюбия, более серьёзный в отношении политическом. Таким кличем была Волощина, этот «щит», заслонявший Польшу от Турции, а Турцию от Польши. Оба государства понимали важность владения этим щитом и постоянно пытались вырвать его друг у друга из рук. Отстаиванье польского права на Волощину было делом традиционным. Паны рвались в этот край сами собой, даже рискуя королевской немилостью. Теперь их призывали под коронное знамя; они вняли призыву с радостью, и коронное войско увеличилось быстро, как река от весенних потоков. В течение прошлой зимы турки и татары надумались окончательно присвоить себе Волощину и таким образом придвинуть свои границы к польским границам вплоть. Паны боялись этого больше всякой казатчины: ибо в таком случае им бы пришлось отодвинуться снова перед турками так, как отодвинулись они уже один раз перед ними от берегов Чёрного моря, и сделать плодородную Украину таким щитом от азиатской дичи, каким служила им теперь Волощина. Два народца, населявшие этот край, волохи и молдаване, в своё время отличались боевым мужеством. Со времён императора Траяна, Волощина сделалась украиною Римской империи, местом ссылки беспокойных людей и притоном всего своевольного. Во времена Галлиена и потом в правление Аврелиана, овладели этим краем так называемые варвары, — чего доброго, наши предки поляне, или их торки, берендеи, «чёрные клобуки», казацкие шайки. К этим варварам, во времена Грациана, примешались тут готы; но дело в том, что наш русинский язык господствовал в Волощине так точно, как и румынский. Он, очевидно, столкнулся там с государственным римским языком, так же как и в политической польской системе, но в XVI веке был ещё цел, не поддался ещё переработке от смешения с другими. С переменой властителей, Волощина, древняя Дакия, сделалась украиною Турецкой империи, а вместе с тем — вторым экземпляром Украины Речи Посполитой Польской. Она сохранила старые свойства своих жителей: мечтательность, подобную польской, завзятость, свойственную русинам, и изменчивость, усваиваемую каждым небольшим государством, очутившимся среди больших. Было время, когда молдавский господарь предводительствовал сорока тысячами лучшего войска в Европе: я говорю о знаменитом Стефане, который разбил наголову 120-тысячное войско императора Магомета, завоевателя Царьграда, Трапезонта, двенадцати царств и двухсот больших городов, а кроме того, держал в страхе Венгрию и обуздывал савроматскую заносчивость поляков. Но мужество без культуры никогда ещё не было гарантией независимости. Волощина, страшная туркам, сделалась вассалом Венгрии, а когда Венгрия зашаталась под мусульманскими саблями, господарь Петр приехал во Львов и принёс вассальную присягу Владиславу Ягеллону. С того времени культура не сделала в Волощине успехов. Сепенитские леса, в которых польские сарматы погибли, воюя против румун, как римляне в Тевтобурском лесу, раскидывались в дикой красе своими отпрысками по гористой части края, по хребту Волощины, делившему её на Валахию и Молдавию. Под сенью первобытных лесов, стлались роскошные пастбища. Земледелием в широких размерах волохи не занимались; любили больше пасти скот и гонять по открытым степным местам табуны лошадей, которыми снабжали они всю Европу. И вот в такой-то край звал канцлер и коронный гетман своих товарищей магнатов. Они любили Волощину так же, как и наши казаки: сарматская фантазия находила в ней идеал добычи, — добычу, движущуюся по воле добычника лошадей, рогатый скот и превосходную породу овец, о которой и в нынешних польско-русских хозяйствах сохранилась память в названии патриархов отары валахами. Ещё однажды мелькнула полякам надежда возвратить себе вассальство волохов и молдаван. Ислам не в силах был переработать всех румунских христиан в потурнаков; нечто похожее на прежнюю автономию оставалось ещё за этим краем, воспетым столько раз нашими кобзарями, как арена казацкого «лыцарства»; паны решились поддержать её. Молдавия de facto находилась в руках у турок, но, по старой памяти, считалась в вассальской зависимости от Польши. Об этом даже императорский посол лестно напоминал панам, обязывая их тем самым не смотреть на судьбу румунов равнодушно. И вот Замойский двинулся на границу тремя войсками. Это не значило, что войска было очень много, — вовсе нет: это значило только, что где проходили жолнёры, там скотоводство, земледелие и пчеловодство, три главные статьи тогдашнего экономического быта Польши, терпели почти такой же вред, как и от орды. В уважение жалоб и просьб, которыми обыкновенно в таких случаях осаждали коронного гетмана со всех сторон духовные и светские лица, он разделил домашнюю орду свою на три пути. Этим объясняются, по-видимому, не имеющие исторического значения слова народной песни: