История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 26

Ишли ляхи на три шляхи,
А казаки на чотири…

Левым шляхом, в данном случае, пошёл полевой гетман Станислав Жолковский, правым — каменецкий староста Потоцкий, средним — сам великий или собственно так называемый коронный гетман Ян Замойский. Не раньше 20 июля, прибыли они к месту своего назначения, именно к Шаргороду, недалеко от Сороки. 21-го июня получено Замойским известие, что татары переправляются на русскую сторону Днепра под Очаковом, для соединения с турецким войском, которого, как гласила пугливая молва, собралось на берегах Дуная более 100.000, и некоторые отряды переходили уже на его сторону. Поляки решились не удаляться от Днестра и разве на Кучманском или на Чёрном шляху «заехать в очи» татарам, вторгаться же в Волощину, наперерез орде, когда б она пошла степями на Тягинь, считали они нарушением мира с турками. Через несколько недель, уже в августе, узнал Замойский, что орда переправляется через Днестр на шлях Кучман. Ударили в бубен; двинулись на татар. Паны, желавшие искоренить казачество, под нужду сильно на него рассчитывали. Так было и теперь. С весны задабривали Лободу красивыми словами, и воинственная шляхта дружески заохочивала его к походу в Волощину. Прямого приглашения со стороны правительственной власти не было. Не было и со стороны Лободы прямого обязательства. Теперь послали к нему гонца, как будто дело было улажено между двумя партиями окончательно. Паны просили казаков поспешить на подмогу. Но Лобода, видно, знал твёрдо правило: «врагу твоему веры не даждь», и понимал запорожской своей душой, что недоверчивость к деспоту — лучшая охрана свободы. Он оставлял панов в приятной надежде, лишь бы спровадить их в Молдавию. Он знал, зачем ляхи идут в Волощину: он не мог этого не знать. Молдавский господарь Аарон содержал при себе род гвардии венгерской; начальник этой гвардии, Розван, родом цыган, изменил господарю, провозгласил господарем седмиградского князя Сигизмунда Батория, и сделался обладателем Волощины, в качестве Баториева наместника. Молдавские бояре не знали, как избавиться от ненавистного им Розвана и просили Сигизмунда III дать им господаря от себя, по старинному праву на этот акт, не уничтоженному ещё султаном. Выбор короля, или его канцлера, пал на молдавского выходца, получившего в Польше индигенат, на Иеремию Могилу. Замойский, отправляясь в поход, имел Могилу под рукой, коло боку, как тогда говорилось. Если водворение его на господарстве потребует битвы, вся тяжесть битвы упадет на казаков. Если будет какая добыча, она достанется полякам, да сверх того, и на будущее время казаки потеряют не один, может быть, такой случай, какой доставил им Подкова. Так должны были размышлять казаки, уклоняясь от этого похода. Они были практики. Они чужды были той «суетной славицы», за которой гонялась воспитанная латинскими фразами шляхта; они понимали славу по-варягорусски, в соединении с добычею: иначе — им бы нечем было существовать, всё равно как татарам без полону, а что ещё важнее — нечем было бы воевать и защищаться. Слава не была и не могла быть прихотью казацкого полководца. Если попадался между казаками Юлий Цезарь или Алкивиад под татарским кобеняком, то и такой редкий военный гений старался заслужить в их среде славу, не выходя из чёрного тела, в котором казаки держали обыкновенно своего гетмана. Мудрый был это народ в некоторых отношениях: не даром ездило к ним, для упражнения в рыцарском деле, много «chudych pachołków potciwych», как выражается странствующий Тацит Папроцкий. Они знали, что когда гетмана не отличает от обыкновенного товарища-казака ни его заслуженный пай, ни одежда, ни жильё, ни пища, а только лошадиный хвост на копье, да знамя, булава и литавры, то ему поневоле придётся не себя украшать лаврами, а

Славы-лыцарства казацькому вийську здобувати.

Ревнивые в идее равенства, запорожцы не хотели даже славы, (не говоря уже о добыче), присвоить своему предводителю лично, точно как будто орден их сформировался из людей, которые только и желали «положить душу свою за други своя», которые старались доказать делом, а не словами, что совершенная любовь «ничего не ищет себе». Но это общая черта: она относится к первой идее Запорожья, которую возымела какая-то могучая и мечтательная душа. Частной чертой казацких действий, в настоящем случае, было сознание, что ляхи готовятся подавить казачество. Для того, чтобы придти к нему, не нужно было подслушивать интимных совещаний Замойского с его любимцем и преемником Жолковским или другими знатными панами. После первого опыта схватки между народной и антинародной военными силами, вопрос о казаках обсуждался открыто, и казаки понимали очень хорошо, что не от панской расположенности к ним за их услуги, а от их силы зависела их целость. Они знали, как приобресть эту силу.

Но так ли, или иначе оно было, только Грицько Лобода, этот Перикл запорожской республики, сравнительно с красавцем и пройдохой Наливайком, остался на Украине. На провесни нашёл он себе Аспазию, в особе воспитанницы шляхетского дома Оборских, которые жили где-то невдалеке от Бара; но брак его был, по-видимому, неудачен: невеста шла за него по неволе. Как обходились тогда с невестами домашние авторитеты, это показал нам князь Василий над своей племянницей. Нечто подобное случилось и здесь. Шляхтич сосед, служивший Острожскому, как тогда водилось, местной газетой, сделал и другого рода замечание в виду предстоявшей казакам катастрофы, которой все ждали и называли трагедией. Он написал: «Господь Бог знает, надолго ли эта женитьба. Но это дело тёмное для нас. Мы не можем сказать наверное, с какими собственно чувствами оставался Лобода в Украине: привязывал ли его теплый домашний очаг к одному месту, или же казаки продолжали вести свою пропаганду в народе, готовясь на борьбу с панами. Во всяком случае факт женитьбы предводителя показывает, что казаки мечтали утвердить республику свою в Украине, а Запорожье считать только рыцарской школой. Но, так как они, и по натуре своей, и по роду жизни, отличались молчаливостью, то нам осталось довольствоваться, в настоящем случае, одной догадкой.