История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 28

Паны, в лице виленского воеводы, князя Криштофа Радзивилла, были предупреждены князем Острожским о том, что казаки придут к ним в гости. «Этот łotr (разбойник) Наливайко», писал князь Василий, «теперь гостит у меня в Острополе, оторвавшись от других с тысячей человек, и кажется, что придётся мне сторговаться с ним, как с Косинским». Литовские ополчения были так многолюдны, что казаки побежали в Могилёв, чтобы, по выражению Наливайка, хоть там поесть спокойно хлеба, уже не панского, а королевского. Паны грозили могилёвским мещанам смертью, если они впустят казаков к себе в город, но, как оказалось, требовали от них невозможного. Ополченцы подожгли ночью Могилёв со всех сторон.

Казаки насилу вырвались из пылающих улиц в поле, но там ждало их панское войско, с тем чтоб окружить со всех сторон. Это не удалось ему. Наливайко ушёл в Речицу, откуда и послал к королю свою оправдательную жалобу на литовских панов, — в глазах Сигизмунда ІII, жалобу волка на псарей. Казацкий предводитель, очевидно, мерил короля своим аршином, воображая, что замылит ему и его сенаторам глаза сперва своими оправданиями, а потом предложением, которое тут же делал. Он выдавал себя за полновластного гетмана днепровского рыцарства, каковым никто никогда не был, и предлагал дать битву всем непокорным королю казакам, а побив своевольных людей, основать город и замок над речкою Синюхою за Брацлавом, с тем чтобы за Порогами держать только помощника. Он обещал принимать к себе одних «стацийных» казаков, получающих стацию, или содержание, от правительства, а жолнёрским, панским, шляхетским и княжеским пахолкам (молодцам), которые к нему придут, обрезывать уши и носы. Банитов королевских принимать он не станет; в Украину для сбора стаций и для других войсковых надобностей посылать не будет, а будет посылать только водою на Белую Русь, для покупки за деньги муки и военных снарядов. Награды за это просил он всего на 2.000 человек да на сторожу сукнами и деньгами — или то, что даётся татарам, или то, что получают старые жолнёры.

К похождениям Наливайка в Белоруссии наш соплеменник Бильский прибавляет следующие подробности.

В Слуцке, куда проникнул Наливайко, учились сыновья Виленского каштеляна Иеронима Ходкевича. Это побудило Виленского воеводу и гетмана литовского, Криштофа Радзивила, принять самые скорые меры к подавлению казацкого разбоя. Наливайко захватил в слуцком замке 12 самых лучших пушек, 80 гаковниц, 70 рушниц, и, взявши с мещан 5.000 литовских коп в виде стаций, поспешил уйти из Слуцка, «едва попробовавши панского хлеба», как выражался он с алквиадовским нахальством. «Когда же Наливайко уходил», прибавляет по-польски ополяченный русин, «громила его пехота гетманская, и несколько десятков казаков было убито». Казаков не хотели впустить в Могилёв, который был довольно сильно укреплён. Казаки взяли его штурмом и «насекли много народу». Ополчение белорусских панов подоспело на выручку города поздно. Стоя в поле, паны подвергались невыносимой стуже и потому поступили с городом гуманнее казаков: зажгли со всех сторон. Ретираду казаки совершили в таком порядке, что пан Оникий Униговский, бросясь в казацкую купу, не был поддержан своими и сложил молодецкую голову за несостоятельное панское дело. Казаки, по словам Бильского, везли с собой до 20 пушек, а народу к ним со всех сторон прибывало, — какого именно, не известно. Литовский гетман после претерпенного холоду, грелся у пылающего Могилёва, а войско поручил пану Бойвиду. Но Бойвид, по словам Бильского, видя, что казаки шли в большом порядке, не отважился напасть на них, и так они ушли без всякой помехи на Волынь. Очевидно, что поход в Белоруссию был — пропаганда равноправности, вербовка волонтеров предстоящей за неё борьбы и снабжение войска боевыми снарядами. Но пусть это будет и разбой, так как наши «безупречные Геркулесы», наши Периклы и Алквиады, имели наружность не будуарную, действовали естественнее, нежели принято изображать исторических героев, и не догадались испросить санкцию ни у римского папы, ни у польских его клиентов, ни у таких потентатов, как его величество султан турецкий и его высочество хан крымский.

С подвигами Наливайка на Волыни и в Белоруссии совпали панские, монастырские и братские толки о том, что русские епископы отпали от благочестия и послали в Рим Ипатия Потия да Кирилла Терлецкого. В Луцке, как говорят, досталось от Наливайка всего больше приверженцам и слугам епископа Кирилла, а в Пинске захватил он ризницу этого отступника и добыл, будто бы, важные пергаментные документы с подписями духовных и светских лиц, согласных на унию. Указывают ещё и на то, что Наливайко ограбил имения брата епископа Кирилла Терлецкого.

Не мудрено, что в войске его были люди, задетые лично унией или заинтересованные церковным вопросом по отношению к благочестивой шляхте, благочестивым мещанам и благочестивым хлиборобам, так как церковные имущества, подаренные церквам их предками, а ими, в качестве ктиторов или братчиков, и вообще прихожан, контролируемые, переходили теперь в ведение панских экономистов. Захария Копыстинский прямо указывает, что даже попы, «с десперации» приставали к искателям казацкого хлеба. Весьма быть может, что и помещики, соперники агентов унии, направляли ремонтирующих казаков на имения отступников древнего благочестия, да и без этого, казакам удобнее было хозяйничать в домах, сёлах и фольварках партии, которая тогда была ещё малочисленна среди благочестивых панов и ожидала защиты от одних латинцев. Но нападение на униатов не имело никакой последовательности, ни системы, и не выразилось ни в какой манифестации со стороны самих казаков. Это важное обстоятельство не принято в соображение научным методом историков. Видеть в похождениях такого добычника, как Наливайко, Алквиада не по одной красоте своей, но и по готовности отбивать носы у священных статуй, — видеть в его специальных похождениях «религиозный оттенок» могут одни любители комбинаций, построенных, без критики, на фабуле истории. В старину поступали так украинские летописцы, сочиняя летописи за время прошлое. В эпоху разгара унии обвинители православных приписывали Наливайку единство действий с благочестивыми панами, не замечая панской инерции или, говоря по-украински, панської нікчемності, и прозвали всю православную партию «наливайковскою сектою», или просто «наливайками». — «Владыцкие сёла, архимандритские имения, вот за что дерутся наливайки с униатами!» — восклицает один фанатик, в памфлете 1623 года, и очень верно определяет, в своём увлечении, изнанку унии и православия, — ту изнанку, которую оба лагеря старались не показывать свету. Что касается до самого Наливайка, то он ограничивался интересами казачества, понимаемыми весьма узко, как это бывало и с великими народными героями. В письме к королю, он объяснял своё ожесточение против панов тем, что вельможный Калиновский отнял у его отца небольшой кусок земли под местечком Гусятниным, а самому владельцу переломал ребра, так что отец Наливайка и умер от побоев: «а ведь он у меня был один!» — саркастически прибавляет красавец-казак. В этом оправдании своих поступков выступает во всей рельефности тот самый мотив для борьбы с полноправным сословием, который, через полвека, подвинул и Хмельницкого на его отважное дело, именно — имущественный интерес и личная обида.