История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 33

Предводительствовал флотилией шляхтич Каспар Подвысоцкий. Жолковский, пальбою с высокого нагорного берега, заставил её удалиться. Сухопутные казаки стояли табором на противоположном берегу Днепра, чтобы не дать Жолковскому переправиться с «русского» берега на «татарский».

В битвах и походах провели казаки великодные святки. В субботу поляки увидели на Днепре колоду с воткнутой в неё бумагой. То было письмо от Лободы к Жолковскому. Лобода предлагал мировую. В Фомино воскресенье приехал с таким же письмом казацкий сотник, по имени Козловский. Жолковский требовал: выдать Наливайка и главных виновников бунта, отдать армату, то есть артиллерию, и те иностранные знамёна, под которыми казаки сражаются. В понедельник явились два есаула, прося, чтобы гетман гнев свой переменил на ласку, однако ж выдать никого не хотели. В это время два панские пахолка передались казакам и известили их, что приближается литовское войско, а каменецкий староста Потоцкий переправляется через Днепр под Гострым. Жолковский потребовал у казаков выдачи пахолков, а то задержит есаулов. Казаки никого, кто к ним бежал, не выдавали; но, чтобы выручить своих, тотчас велели снять головы бедным пахолкам и показали их посланцу Жолковского. Вслед за тем двинулись шумно (z trzaskiem) в поход и «шли табором», то есть в войсковом порядке, а Лобода и Наливайко остались с полторы сотнями конных казаков на берегу. Севши в лодку, Лобода один подплыл к русскому берегу для переговоров. Трактовал с ним брацлавский староста Юрий Струсь, но «не мог страктоваться». Вернулся Лобода к своим, и пошли казаки к Переяславу.

Во-вторых начали переправляться на татарский берег поляки, а в четверг на Фоминой неделе они шли уже по казацким следам. Из Переяслава казаки двинулись к Лубнам, с целью уходить в степи, лежавшие за Сулою, — в эту «половецкую землю», в эту никем ещё тогда немерянную Скифию, где не так верно побеждал сильный, как выносчивый.

Так описал, до сих пор, второе казацкое восстание наш соплеменник Иоахим Бильский. Он, очевидно, расспрашивал участников похода весьма тщательно, и передал потомству свою летопись в том виде, в каком она была писана, — не так как Гейденштейн, который, в качестве придворного, очевидно подгонял свой рассказ под высокий стиль Тита Ливия и, для отделки картины, жертвовал иногда истиной. Сам предводитель коронной силы, письмом к Сигизмунду III из лагеря над Супоем, между Переяславом и Лубнями дополняет кое-что в рассказе летописца. Простотой и сжатостью рассказа он, очевидно, подражал комментариям Юлия Цезаря. В его письме особенно рельефно выступают наши земляки кияне. Они и во времена князя Вороницкого колебались между королём и казаками, «яко на Украине». Теперь, видя, что казаки не удержались на русской стороне Днепра против королевского войска, поспешили явить своё усердие к законной власти. Когда казаки истребляли позади себя все средства к перевозу, мещане затопили в Днепре часть своих лодок и, по удалении вольных и невольных приятелей из виду, прислужились этими лодками полякам. Сведав об этом на походе, казаки вернулись лёгким табором, с намерением выжечь город и разрушить киевский замок, но пришли к Днепру в тот самый день, в который на киевском берегу стоял уже Жолковский, именно 11 мая. На другой день подоспело несколько десятков морских човнов казацких, но время для отмщения было упущено.

Жолковский писал к королю, что он был не прочь от мирных трактатов, предложенных ему, как он догадывался, не совсем искренно казаками, лишь бы только не уронить достоинства королевского и положить этому делу конец. Сперва казаки просили прислать им глейт, который бы обеспечил целость их посланцов, но, получив глейт, потребовали заложников. Как военный чиновник и королевский слуга, Жолковский нашёл это требование несогласным с достоинством его монарха. Он написал к казакам, что довольно с них и глейта, для неприкосновенности их уполномоченных. Казаки не верили польскому пану, имея свои на то причины; не захотели послать, под охраной глейта, уполномоченных, но желали, однако ж, знать, на каких условиях могут они быть приняты в королевскую милость. Посоветовавшись с каменецким старостой Потоцким и с ротмистрами, бывшими на лицо(в наличии), Жолковский послал казакам условия. Казаки отписали не так, как того желал Жолковский. Он видел, что трактатами ничего с ними не поделает; он начал помышлять о том, как бы отвлечь их от противоположного берега и обезопасить своему войску переправу. Для этого послал он Потоцкого с частью коронного войска вниз Днепра к Триполю, чтобы делал вид, будто бы жолнёры пытаются переправиться с русского на татарский берег, а вслед за ними послал и човнов штук десять, на возах. В это-то время, весьма не кстати для казаков, перебежали к ним два пахолка и сообщили ложную весть, будто бы ляхи переправляются под Гострым, чтоб зайти казакам в тыл. Казаки испугались за своих жён и детей, находившихся в Переяславе вместе со всем войсковым добром, и очистили место, удобное для высадки неприятельского войска. В тот же день начал он переправлять своё войско и переправил скорее чем сам надеялся, — «по милости Божией», как писал набожный гетман к набожному королю, «без всякой потери».

Казаки, как уже сказано, не решились остаться в Переяславе и двинулись к Лубням, городу князя Вишневецкого, известному тогда под именем Александрова. Так хотели прозвать наши Лубни ополячившиеся, ещё до перехода своего в латинство, князья Вишневецкие, по имени основателя Лубень на старом городище, которое, как видно, не под силу было Бай-бузе удержать против соседних москалей, простиравших свои претензии на древнее Посулие, против татар, желавших, чтобы степи стлались как можно шире, а может быть, и против самого Александра Вишневецкого. Могущественные Вишневецкие намерены были утвердиться здесь навеки. Они думали, что «селения их будут в род и род» на Посулии; «нарекоша имена своя на землях»… Но «человек в чести сый не разуме». Не разумели Вишневецкие, что, кто хочет захватить себе всё и не дать меньшим братьям ничего, тот «приложися скотом несмысленным и уподобися им».