История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 35

Коронное войско, с торжественным спокойствием сильного, прошло по лубенскому мосту и, без всякой со стороны казаков помехи, расположилось против казацкого табора так, чтобы, стоя отдельно от Струсева лагеря, отрезать казаков от пастбищ и от реки, а между тем иметь полную возможность сообщаться между собой и помогать друг другу. Так говорит Гейденштейн. Бильский пишет, что казаки одной стороной своего табора примыкали к непроходимым болотам реки Сулы, а кругом обступили их враги казачества в следующем порядке. С одной стороны стояли: Струсь, князь Кирилл Рожинский и Вишневецкий, с ротами: Ходкевича, Язловецкого, Фредра Собиского, Чариковского, Брекеша, Горностая и с остатком роты Вирниковой, которая потеряла своего ротмистра в битве под Белою Церковью. Всех было больше тысячи коней, как гусар, так и казаков, то есть легко вооружённых всадников. С другой стороны стоял гетман со своей ротой и со своим полком, в котором были роты: Щасного-Гербурта, Ковачевского, Гурского, Сладковского, Тарнавского и королевская пехота под начальством венгерца Лепшена, — всего до полуторы тысячи. Другой стоявший с этой стороны полк каменецкого старосты Потоцкого заключал в себе роты: Стефана Потоцкого, Якуба Потоцкого и Яна Зебжидовского, князя Порыцкого, Даниловича, Гербурта, двоих Пшерембских, Плесневского, Уляницкого, — всего тринадцать сотен. Там же стоял и князь Огинский с Литовским войском своим, которого было одиннадцать сотен коней. Наконец, с третьей стороны стояла обыкновенная стража. Я вызвал всех на перекличку, для славы или бесславия, как угодно кому разуметь казацко-шляхетское дело.

Казаки отаборились в четыре ряда возами и фургонами, а кругом окопались рвом и валом; так что возы за ним скрылись. В воротах насыпали они высокие горки и поставили на них свои арматы, а внутри табора поделали высокие зрубы, и наполнили землёй, чтобы стрелять с них подальше из гармат. Так описал их табор Бильский, конечно со слов очевидцев.

В тот период своего образования, более нежели когда либо, казачество держалось приёмов татарской тактики, основанием которой служила быстрота передвижений. Главную военную статью составляли у них кони, которые в безлюдном краю, среди редко рассеянных номадов, служили казакам пищей, так же как и татарам. На этой статье сосредоточил Жолковский всё своё внимание. Вместо того, чтобы ломиться в казацкий табор, он посылал небольшие отряды войска отбивать у казаков пашу. По этому поводу ежедневно завязывались битвы, в которых, по словам Гейденштейна, поляки брали всегда перевес над казацким многолюдством своей отвагой и дисциплиной. Казаки, после первой стычки, обыкновенно уходили к своему становищу, но там оборачивались на разгорячённого преследованием врага, и часто знатные паны доставляли осаждённым отраду своей гибелью. Так протекло четырнадцать дней, тяжёлых и для осаждающих. Коронное войско было постоянно под оружием, кони — под седлом; живность привозили издалека, и потому она продавалась дорого. Но приз был так интересен для жолнёров, что все труды и неудобства своего положения сносили они без малейшего ропота.

Собственно говоря, как в этой, так и в последующих казацко-шляхетских войнах, решался вопрос не столько государственный или международный, сколько социальный, и притом совершенно местный. Начиная с коронных гетманов и главных их подручников, Потоцких, Вишневецких, Струсей и пр. и пр., так называемое польское войско состояло, во-первых, из русских землевладельцев, а во-вторых, из набранных почти исключительно тут же на Руси рейтар, драгун, панцирников, гусар и панских казаков, с придачей нанятой за русские деньги немецко-венгерской пехоты и управляемой немцами артиллерии. Всё дело состояло в том: быть, или не быть польскому праву в русской земле? Польское право доставляло толпе русских, частью польских и частью чужеземных наёмников легкий и лакомый хлеб, за труды и опасности, услаждаемые попойками и бравурством, не говоря уже о нанимателях, которые играли роль государей среди земляков своих. Основанный на принципе панского полноправства порядок нравился всем им, и потому считался неприкосновенным; всё устроилось этим порядком как будто нерушимо во веки, — и вдруг толпа низовых кочевников заявляет о каком-то другом порядке, основанном на ином принципе, да и заявляет-то прежде всего беспорядком, разорением сельского хозяйства, опустошением панских домов, этих благодатных приютов балагурной шляхты, в которых, по выражению шляхетского поэта, «погреб, как панское сердце, было вечно открытым». В этой толпе оборвышей и грубиянов, под казацким кобеняком, скрывалось много шляхты, или разорившейся вследствие неумеренного гостеприимства, этой болезни старого доброго времени, или изгнанной с беcчестием за нешляхетские дела, к которым причислялись, между прочим, занятия чёрной работой, ремеслом, крамарством, или же осуждённой на смерть, иногда за вспышку против панской наглости, и потому, по выражению Гейденштейна, «жаждущей мщения». Всё это были изменники и мятежники в глазах панов, которые сами были изменники народу своему, которые отняли у народа, и самое имя его. Ale mniejsza о to, как говорят поляки. Да и наши россияне обращали внимание в казацко-шляхетских войнах вовсе не на это. Казаков, по сравнению с панами или их ролью, можно бы считать патриотами; но для патриотизма, равно как и для всякой высшей идеи, например идеи религиозности, не доставало им соответственной культуры. На своём уровне социального развития, казаки были военные промышленники, не более. Они явились исторической вариацией канувших, так сказать, в «реку времён» варягоруссов, которым в их промысле служил тот же «обычный шлях», что и казакам, и которые так мало выработали для успехов человечности. Больше ли выработали украинские казаки, ещё не определилось.