История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 38

But words are things, and a smali drop of ink,
Falling like dew upon a thought, produces
That which makes thousands, perliaps millions, think.
T is strange, the shortest letter which man uses,
Instead of speech, may form a lasting link
Of ages: to what straits old Time reduces
Frail man, when paper — even a rag like this—
Survives himself, his tomb, and ali that’s his.

Сказанное в этих стихах великим человеком относится не к одним произведениям поэзии: летописные сказания действуют, в свою очередь, могущественно, и, увы! не одни только истинные. Давно похороненное встаёт из гробов силой озарённого новым светом летописного слова и вмешивается в жизнь и дела новых поколений неотразимо. Нелепым легендам, в роде замурования одного гетмана в каменном столбе и сожжения другого в медном быке, обязаны мы появлением в прошлом столетии рукописи, сделавшейся вскоре популярной, под заглавием История Руссов. Она выдана нам за сочинение авторитетного в то время архиепископа Кониского; она наделала украинской интеллигенции много вреда. Своими правдоподобными сказаниями о небывалых событиях и обстоятельствах, это изделие тёмного фанатизма замедлило уразумение международных отношений — не только Польши и Южной Руси, но даже этой последней и Руси Северной. Во времена издания в Харькове «Запорожской Старины», сочинены, согласно сказаниям «Истории Руссов», псевдонародные думы о польско-украинском прошедшем, имевшие очевидной целью фанатизировать украинское сердце. Эти думы влиятельный поэт Шевченко, как почти все его сверстники, принимал за произведения самого народа; не сомневался он и в мнимых сказаниях Кониского, которые послужили им основанием. Слепая вера в летописные предания, без научной поверки, была пагубна для него самого и для многих других людей, подчинявшихся действию стихов его. Не чему другому, как влиянию мнимого Кониского и мнимо-народных песнопений «Запорожской Старины», следует приписать фальшивое настроение всей украинской интеллигенции 40-х годов, которой самым громким органом сделался, к сожалению, Шевченко. За Косинского, Наливайка и другие исторические личности, ещё похуже их, представленные в духе исторического сочинительства, унаследованного со времён оных, поплатились тогда пылкие молодые люди, которых способности, без этих легенд и без их нелепого толкования, могли бы найти себе другую работу. Но тем дело не кончилось. Наливайково время продолжало, и продолжает отзываться на живых людях, даже помимо украинцев, не только помимо украинофилов. Старинные религианты и политиканты, исполненные жадной нетерпимости, передавали свои мысли и чувства из поколения в поколение с настойчивостью иезуитов, против которых боролись наши предки, и новейшие последователи этих «слепых вождей» не одного государственного деятеля подвели вписать своё имя в тёмную страницу русской истории. Своекорыстие, благовидная интрига и вкоренённая в сердца наследственная страсть к предательству нашли себе в мутном потоке вымыслов обильную ловлю. Имея в сердце мысль о потере или приобретении доходов, а на устах слова вера, древнее благочестие, единство русского народа (своего рода уния!) и т. п., преемники древних клеветников, возрождавшиеся паки и паки под новыми костюмами, под новыми декорациями и титулами, уготовили и польскому обществу, именно лучшей, великодушной, но обезумленной, части его, ту «чашу гнева», о которой сказано, что и подонки выпьют из неё нечестивые. Так ли, иначе ли, но только казнь Наливайка до сих пор, до настоящего момента, отзывается ещё в сердцах — не только потомства палачей, которое гордится ими, но и потомства жертвы, которое сторонится от неё.

ГЛАВА XIV.
Куда девали казаки скарбы свои? — Ограниченность их издержек, в противоположность с панами, и обширная область казацкой эксплуатации. — Средства к содержанию войска и семейств. — Различие между понятиями о себе казаков и шляхты. — Успехи колонизации вследствие казацких наездов на мусульман. — Параллель двух русских сил — воинственной и интеллигентной. — Постепенное развитие казацкой корпорации. — Внутренние и внешние обстоятельства Речи Посполитой Польской.

Может быть, читатель мой не обратил особенного внимания на то обстоятельство, что коронное войско в казацком таборе на Солонице не нашло богатой добычи. Между тем это обстоятельство характеризует, как первую, так и все последующие казацко-шляхетские войны.

Казаков обыкновенно называют добычниками, и они были добычники. Они даже в песнях своих воспевали добычу, на ряду с рыцарской честью и славой. Но куда девали они добычу свою?

Скудный, почти аскетический казацкий быт мы знаем. Хлиб та вода — то казацька еда: вот его конкретное выражение, не говоря уж обо всём, что нам раскрыло пребывание за Порогами Самуила Зборовского, что нам известно из других современных источников о простоте пищи казацкой, и что самые хронички казацкие, писанные обыкновенно тупыми ко всему характеристическому монахами, не преминули выставить, как черту, бросающуюся в глаза каждому. Казацкая одежда поражала всех наблюдателей своей простотой и даже лохмотностью. Французский инженер времён Генриха IV (Боплан) находил её «грубою», сравнительно с казацкой манерой держать себя. Другой учёный воин, француз времён Яна Собиского (Дальрак), по внешнему виду называл казаков «дикой милициею». Такое же впечатление делали они на воеводу Кмиту в XVI столетии и на московского «попа Лукьянова» в конце ХVІІ-го. Стало быть, на еде и на щегольстве одеждой казаки не проживались. Тем и другим резко отличались они от своих антагонистов поляков и их воспитанников — южно-русских дворян. Казаки не строили крепостей и дворцов, как польские и польско-русские паны; не имели, до времён Хмельницкого, собственно казацких храмов и следовательно не содержали дорого стоющего духовенства; не тратили денег на воспитание детей своих, как паны, при королевском дворе, при дворах магнатов или за границею; в приобретении за деньги недвижимой собственности отказывало им само польское право, а если они владели займищами, то эти займища не стоили им ничего, кроме охраны саблей да рушницей. О предводителях казацких известно, что они, даже нанимаясь в иноземную службу, не получали особого жалованья, сверх установленного в казацком кругу пая. Опасно раненный под Хотином Конашевич-Сагайдачный не позволил себе такой роскоши, как употребительные тогда у панов лектики под балдахинами, а заготовил простую кибитку, вымощенную сеном и подушками; даже испорченного счастьем Богдана Хмельницкого видали путешественники варящим лично кулиш на сенокосе.