История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 40

Для беспристрастного и правильного разбирательства споров между законно и незаконно разбойничающими людьми, необходимо нам иметь в виду следующее.

По юридическим актам, земля украинская принадлежала шляхте, так как в государственной канцелярии, без особенной разборчивости, отмеривались панам на бумаге, для заселения, обширные пространства от реки до реки, от урочища до урочища, от шляху до шляху, — пространства, на которых уже существовали слободы людей более смелых и предприимчивых, полагавшихся на личные средства и соединявших вокруг себя народ собственными моральными силами. На деле эта земля принадлежала казакам, между которых врезывалась шляхта с новыми поселенцами, часто переманенными ею из слобод, принадлежавших другим гербованным панам, или негербованным байбузам, обещанием более продолжительного льготного времени. При тогдашнем состоянии пастбищ, при обширности пространств, отделявших одну купу казацких хуторов от другой, привилегированные пришельцы были скорее в помощь, нежели в убыток вольным степнякам; но казаки, по преданию от отцов и матерей, сохранили некоторую неприязнь к богатому, лощёному сословию, от которого их предки бежали в дикие степи. Эту неприязнь внушали они и шляхетским подданным. В эпоху величайших сословных успехов своих, не могла шляхта понять, что на этой земле, занятой вторично, после татарского лихолетья русскими простолюдинами во имя личной свободы своей, её шляхетско-государственное начало, её привилегированная общественность, её латинская народность — не применимы. Панские населения, перемешанные с казацкими, дышали здесь иным духом, чем в глубине шляхетчины, где уж веками утвердилось полное преобладание привилегированного народа над непривилегированным. Казацкий дух, легко сообщавшийся смиренным панским поселянам, покамест, выражался только бегством отважнейших людей из панских сёл, в казацкие хутора и слободы; но он глубоко проникал в массы рабочего люда и в особенности сильно распространялся в городах и местечках между ремесленной молодёжью. Казак делался для простолюдина идеалом человека; казацкая жизнь делалась для него идеалом вольной жизни. Можно полагать, что казацкие песни, неумолкающие в Украине до сих пор, родились в те времена, и что тогдашний народ, видя перед собой свободу в образе казака, окружил его теми цветами воображения, которые дороги нынешнему украинцу по воспоминанию о славных временах казачества и по надеждам, связанным с его существованием. Поэтому-то казаки, будучи впоследствии малочисленнее остального населения Украины, были всегда сильнее его, а сила их вырастала ещё более от общей надежды добиться и себе такой же свободы с их помощью.

Разбросанные по всему пространству Украины, казаки делились: на левобережных Днепрян, обитавших между городами: Остром, Нежином, Лубнями, Полтавою; на правобережных Днепрян, которые жили в окрестностях: Чигирина, Черкасс, и т. д. до Житомира и за Житомир; на Божан, поселившихся по реке Богу, вокруг городов Брацлава, Винницы, Ладыжина, Уманя, и на Запорожцев, кочевавших в степях и лугах, за Порогами, между Днепром и Днестром. Этих последних называли низовцами, от слова Низ, которым обозначаюсь всё пространство земель от Порогов до Чёрного моря и от Днепра до Днестра; и они-то составляли главную опору всего казачества, так как их притоны были не только не доступны для шляхты, но даже и не известны ей. Владельцы сёл, кто бы они ни были, не могли преследовать в диких полях, в топких приречных зарослях, в лесах и байраках — бездомных скитальцев, которые сдружились с дикой природой, доступной только птицам да зверям, и даже без коня, без хлебных съестных запасов, с самопалом, а не то — с луком и рыболовной сетью, находили там себе, хоть и бедственное, но подчас привольное, а что всего важнее было для казака — независимое существование. Самое пространство, отделявшее их казацкие прикметы, или знаки, понятные только товариству, от земель, которые мы назовём жилыми, давало полную возможность многолюдным толпам оставаться вне всяких наблюдений узаконенной шляхтой власти.

В этой-то пустыне гнездилась та воля, которая присвоила казаку его вечный эпитет. В эти степи приходили казаки для охоты и рыболовства не только из польской Украины, но из московского Дона. Здесь, в удалении от всего шляхетского, образовалось казацкое братство в котором все были равны, в котором и, предводитель, облечённый диктаторской властью, носил одежду одинаковую с каждым, в котором не считалось хвастовством и «пыхою» надеть богатый наряд в таком только случае, когда он снимался собственными руками с убитого турчина или татарюги. Это-то добровольно нищенствующее братство основало славную Сечь Запорожскую, где хранились военные припасы казацкие, где была рыцарская школа для казацкой молодёжи, и куда ни под каким видом не могла быть введена женщина. Запорожье было убежищем и так сказать, общим очагом всего казачества, и потому всё казацкое войско, где бы оно ни находилось, называло себя Запорожским. На Запорожье посылал люд жалобы на притеснения со стороны панов и их арендаторов; из Запорожья являлись в Украину мстители для расправы с так называемыми душманами, то есть душителями народа; Запорожье было так сказать капитулой казацкого рыцарства: на чём оно решало, на том весь казацкий народ становился.

Шляхетский дух не мог ужиться на Украине с духом казацким, тем более, что и шляхтич и казак понимали свои права и взаимные отношения каждый по-своему.

Шляхтич, воспользовавшись неблагоприятными для польских королей обстоятельствами, а в особенности избирательным возведением их на престол, мало-помалу захватил все выгоды общественного положения, во вред низшим сословиям, заключил понятие о народе и государстве только в своём сословии, присвоил одному себе честь защиты отечества и законодательную власть в нём, наконец, под влиянием иезуитов, начал смотреть на себя, как на апостола единой истинной веры и на творца государственного единства, при посредстве католической пропаганды и двоякой унии, политической и церковной. Самоуважение шляхтича было полное; спесь его доходила до безумия. Он боготворил свои гербовые знаки; он делал для себя чем-то в роде символа веры родовые предания, обыкновенно расцвечиваемые тогдашними грамотеями по правилам схоластического красноречия. Всё, исключённое из участия в его привилегиях, считал он просто служилой силой, но никак не частью нации или республики, потому что с понятием о нации и республике у него всегда было неразлучно понятие о шляхетстве.