История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 42

Из числа опасных форпостов по пограничной линии Днестра (zacna rzeka, говорит о нём Жолковский), сделались в этот тёмный период известны на Днестре, ниже Подольского Каменца, Камянка, Рашков, Бершада. Бершаду «осадил», то есть населил, на пустом урочище, «осадчий», или колонизатор, коронного крайчего, князя Корецкого, по прозвищу Босый. Этот княжеский староста пользовался большой популярностью и, с замковыми казаками, удерживал разлив мусульманской силы по направлению к Брацлаву, Острогу, Тернополю, Львову. Сперва он жил на реке Боге; теперь перешёл на Днестр. О его подвигах знали на всём пространстве от Днестра до Дуная; знали и в самом Константинополе, так что наконец, в 1616 году, притон Босого сделался одним из главных пунктов переговоров между двумя государствами, Турцией и Польшей. Турки настаивали, и настояли, на его уничтожении. Но пока до этого ещё не дошло, султан писал о нём и о других днепровских казаках к Сигизмунду III письмо, характеризующее этот, до сих пор мало известный момент нашей истории. «Паланки, в которых живут казаки», говорил султан, «построены по заключении между нами мира. Вместо того, чтобы их, согласно нашему договору, разрушить, вы недавно снабдили живностью, военными людьми и арматой. Так, недалеко от Тягини (за Днестром) основана паланка Босого, в которой живёт немало этих разбойников. Недавно из Очакова ехало 27 человек. Разбойник Босый захватил 25 из них в плен, а два человека ушли и объявили об этом нападении. Разве можно назвать это миром? Для обеих сторон выгодно будет разрушить Босого паланку, а также Корсунь, Белую Церковь, Черкассы, Переяслав и другие подобные им, построенные по заключении между нами мира: пусть не расторгают мирных отношений. Доколе эти новые паланки не будут сравнены с землёй, до тех пор казацкие разбои не могут быть остановлены. Или сами их уничтожьте, или нашим войскам не мешайте их разрушить. Этим укрепите вы прежнюю дружбу и мир между нами. Тогда мы и татар удержим от набегов. А если вы ни того, ни другого не сделаете, это послужит нам доказательством, что паланки основаны с вашего согласия, и мы не только не станем удерживать орду от набегов, но ещё сами будем посылать её в ваши владения».

Таким образом колонизация пустынь выходила делом не шуточным: казацкими ли, или шляхетскими головами, только непременно надобно было за неё расплачиваться. Но бросим взгляд на то, что делалось в старых поселениях.

Двадцатилетие с погрома Наливайка и обнародования церковной унии, двух важных событий польско-русской истории, вывело на сцену иных деятелей равноправности и иных подвижников православия. О первых будет речь далее; о вторых замечу теперь, что это не были уже бессильные крикуны и болтуны, наполнявше архивы двусмысленными актами: это были реально деятельные личности, у которых слово было обоюдоострым мечом, заграждавшем уста клеветникам и водворявшем силу, новую в тогдашней отрозненной Руси, силу науки и самосознания. Приютясь, на первый раз, под полою у людей полноправных и неприкосновенных для насилия, точно старинная алхимия, эта полусерьёзная, полусмешная бабушка химии, странствовавшая из замка в замок, — просвещение русское вышло из-под хранительной сени великодушно-тщеславных магнатов на открытую арену, вышло в народ и засело кругом мещанских и поповских очагов. В то время, когда в Остроге, на могиле прославленного историками Константина-Василия, бесцеремонно водворились католики, как на своём давнишнем займище, — Львов, Вильно, Витебск и Киев готовили, в новом поколении, интеллигенцию в духе Иоанна Вишенского. Отсюда, из мещанской среды, из убогих священнических домов, из домов так называемой низшей шляхты брались типографы, полемики, богословы и школьные учителя, поднявшие народную борьбу с враждебным элементом выше казацкого уровня. Голос ревнивого охранителя родной церкви, Иоанна Вишенского, не был, конечно, явлением исключительным. Самая сила его, чувствуемая даже через два с половиной столетия, показывает, как обширна была аудитория: ибо всякая сила единичной личности пропорциональна могуществу представляемой ею и создавшей её массы, которую она, в свою очередь, ведёт далее… Афон сделался в то время, можно сказать, Синаем для отрозненной Руси. Освящённый воспоминаниями со времён преподобного Антония, который там получил монашеское пострижение, он заменил для нас на время самый Царьград с его беспомощным патриархатом. Монашество, отшельничество, отчуждение прелестей мира и всякие скверны его, уже и во времена варяго-русские держало знамя церкви выше, нежели духовенство белое, которое было связано с князьями и боярами не столько духовными, сколько материальными узами. То же самое монашество и отшельничество подняло и теперь это знамя высоко над отрозненной Русью. В то время, когда создатели и благодетели святых храмов наших собственными руками превращали их из домов молитвы в вертепы разбойников, — на Афонской горе, среди жестокосердого агарянства, залившего древний христианский мир, — точно ковчег на Арарате, сохранилась обуреваемая церковь русская, во всей чистоте и строгости своих преданий. Она ждала, пока затихнут хоть немного бури житейских напастей, и дождалась: в 1620 году, величайшем из всех годов новой исторической эры нашей от татарского лихолетья, предсказания инока Иоанна сбылись: Киев ещё раз явился религиозным, хранимым просвещённой иерархией центром православной Руси. И вот, в то время, когда в знаменитом городе Остроге перестал действовать в пользу православных типографский станок; когда наука из-под полы развлечённого множеством интересов магната перешла в общину мелких людей, сосредоточенных на своём русском быть или не быть; когда мещане начали искать спасения церкви и веры своей в учёных бедняках и общими заботами устраивать при церквах школы; когда к первым рассадникам самобытного просвещения, Львову, Вильне, Витебску, прибавился Киев, запущенный бывшим его воеводой, но предназначенный ко вторичному возрождению Руси, — казаки, эта стоявшая вне закона корпорация, продолжали делать своё никому непонятное, для всех чужое, а для многих крайне досадное дело. Воинствующая церковь, олицетворяемая стойким мещанством и благочестивым духовенством, с одной стороны, и воинствующие защитники христианского мира от магометан — с другой, мало обращая друг на друга внимания, шли параллельными дорогами к одной и той же цели — к восстановлению русского общества из убогих остатков, к восстановлению народа русского путём самосознания, к воссоединению Руси отрозненной и низведённой до собрания панских волостей, с той страдавшей и боровшейся иным способом Русью, которая образовала из себя государство и по справедливости называлась Великой. Проследим по отзывам врагов и хулителей казачества (так как других источников у нас не имеется), каким образом это полуполитическое тело, при всей своей кажущейся дезорганизации, приходило последовательно от силы в силу.