История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 44

В день отплытия казаков, из Царьграда пришло в Белгород четыре галеры, предназначавшиеся для перевозки татар из Очакова, для похода в Венгрию. Им тотчас бы следовало пуститься за казаками в погоню; но страшное для Польши могущество турок опиралось на шатком основании — на янычарах. Этот избалованный цареградскими деспотами народ подражал им самим в любви к азиатской неге и весьма неохотно ходил на войну. Любимой деятельностью янычар была торговля. Оружие носили они для красы, для защиты от посягательства таких же, как сами, варваров, да для разбоев и грабежа, которые всегда сопутствовали торговле в грубом состоянии гражданского общества. (Не сопутствуют ли они и ныне, карфагенянам XIX века, обитателям так называемого города, по его торговому господству над всеми городами вселенной? Образчик наглости и бесстрашия относительно его султанского деспотства явили в своём лице янычары, прибывшие из Царьграда в Белгород на четырёх галерах. Они подкупили белгородского санджака, чтоб он заменил их присутствие на море каким-нибудь народом, и таким образом дал бы им возможность поторговать привезёнными из столицы товарами до возвращения флотилии из Крыма. Королевский посол был свидетелем этой сделки, и записал в своём дневнике, как санджак, в свою очередь, исполнил долг верноподданного. На другой день по отплытии казаков, он сел, с кем попало, на галеры и пустился якобы в погоню за казаками, но, отплывши за ближайшую гору, простоял там две ночи и один день; потом вернулся в Белгород, как будто не догнавши казаков.

Королевского посла между тем осаждали чиновники санджака вместе с послами крымского хана. Они упрекали короля в том, что он не хочет обуздывать казаков, а мог бы это делать, если б хотел. Ведь всё это люди из его государства, а также из владений «князя Василия», князя Збаражского и других панов, подданных королевских. Перечисляли раздосадованные турки и татары даже города и посады, в которых живут казаки. Писочинский доказывал им «more solito», что это — скопище людей из разных наций, между которыми есть, конечно, и королевские своевольники. «Оглянитесь на себя», говорил он: «у вас, в центре вашего государства, бунтовал лет десять Корай Язычи, природный турок, собравши вокруг себя людей той же самой нации вашей. Что хотел он, то и выделывал, сколько ни посылал ваш император против него войска. Наконец, вот недавно умер, но на его место вступил родной брат его Рустан, с которым ещё труднее вам справляться, и вы не приберёте ума, что с ним делать. Ну, а этого пирата Бурат-райзу, который так давно разбойничает на Белом море и самому императору причиняет всякие досады и убытки, почему вы не усмирите? Когда казаки в земле моего государя жгли замки и города, когда грабили власти, убивали людей, брали в плен, вступали с нами в битвы, государь мой никому не жаловался и никого не обвинял, хотя между казаками довольно ваших турок и татар. Он собственными войсками велел поражать наголову Наливайка, Лободу, Косинского и других казацких предводителей с их огромными разбойничьими войсками; он карал их жестокими муками. Но это разбойницкое скопище опять всё больше и больше собирается из разных государств, в том числе и из ваших собственных. Ведь и морских разбоев казацких никогда не бывало, пока ваши турки райзы не пристали к казакам и не научили их воевать, как люди, хорошо знающие море и опытные в науке мореплавания, без чего на море ходить невозможно. Сами виноваты вы в том, что таких учителей выпускаете от себя. Вы не разрываете мира с нами, когда ваши белогородские люди вторгнутся к нам, хотя называете их, также как и наших, казаками: вы только приказываете побивать их. Следовательно и мы не нарушаем договора казацкими вторжениями». — «На всё это», заключает свой рассказ Писочинский, «не отвечали они мне ничего rationibus, и остались при своём мнении».

Турки были правы. Чтобы понять политику короля относительно казацких вторжений в турецкие владения, — вторжений, которым постоянно вторили панские поползновения овладеть Молдавиею, или по крайней мере, запутать турецко-молдавские дела, надобно вспомнить начало московского смутного времени. Ведь и тогда королевское правительство лицемерило не только перед соседними народами, но даже и перед лучшими из панов своих, как например, перед Яном Замойским. Тот же посол, который доносил королю о своих оправданиях перед раздосадованными соседями, писал ему с дороги о тайном вторжении в заднестровские земли каменецкого старосты, с которым он имел сношения, и пана Горского, который собрал до тысячи казаков и повстречался ему под Ясами. Вместо того, чтоб остановить задирательный поход пана Горского, Писочинский поставил его в известность о том, что намерены предпринять татары, и советовал соображать с этим свои действия. Двуличность, в войне и политике считалась у поляков делом естественным, особенно в отношении к народам иноверным. Всё внимание было обращено только на то, как бы не быть пойманными, что называется, на gorącym uczynku.

Отсюда можно заключить, как было бы странно со стороны казаков придерживаться какой-либо политики, кроме той, которую внушала им их позиция. Они не переставали «верстать здобычню дорогу» по Чёрному морю, не обращая внимания на те меры, которые принимались против них одними законодателями Речи Посполитой и нарушались другими. Да и сами эти законодатели, по крайней мере исполнители воли их, никогда не были уверены в возможности прекратить казацкие набеги. Коронный гетман Жолковский, в 1614 году, от 26 сентября, писал к королю из обоза у Ридкои Дубровы, между прочим, о том, что вручил послу в Турцию, пану Торговскому, план Запорожья, дабы удостоверить турок, что нет возможности выжить казаков из этой местности. «He в наше только время (так велел он послу говорить перед турками), но и в отдалённые века казаки имели там свои latibula (убежища): ибо ещё Геродот, древнейший из историков, упоминает, что в этих самых местах всегда гнездились такие же как и теперь разбойники».