История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 45

Эти две силы, коронно-шляхетская и разбойно-казацкая, развивались, падали и снова вставали параллельно. Они поровну разделили между собой право своевольничанья и область эксплуатации, но почти всегда случалось, что, где выигрывала одна, там теряла другая. Судьба государства и будущность общества вполне зависели от того, которая сила окажется более жизненною: та ли, которая, по-видимому, работала для цивилизации и созидала государство, или та, которая как будто стремилась возвратить общество вспять, и готова была поступить с государством, как слепой Сампсон с филистимскою храминой. Когда коронно-шляхетская сила проиграла громадную игру свою в Московщине, у казаков от той же игры остался в руках большой выигрыш. Не гоняясь за политическими призраками, они действовали по словам: «довлеет дневи злоба его», пеклись только о настоящем моменте и веровали, или чуяли сердцем, что будущее само о себе позаботится. «Якось воно та буде!» — говорит и теперь украинец, чуждый политических мечтаний и слывущий у людей недалёких беззаботным хахлом. Беззаботные хахлы вывезли из Московщины столько добра, что давным давно «полатали злыдни», постигшие их под Лубнями, и были в силах совершать на море дела разбоя относительно врагов христианства, предаваемые проклятию в турецких летописях, и дела человеколюбия относительно «бедных, бессчастных невольников», воспетые украинскими Гомерами. Час от часу приобретали низовые казаки на Украине всё больше и больше влияния. Конечно это влияние не было благотворно для культуры; призвание казаков, как временно необходимой корпорации, было не культиваторское. Под их предводительством собирались разного рода своевольные люди, нападали на панские усадьбы и разоряли панское хозяйство. Из-за соперничества двух противоположных сил, страдало всё население края, со всем его хозяйством. Но надо при этом помнить, что не будь этих буйных казацких куп, не дававших богатеть ни панам, ни панским подданным, — не стояли бы на месте и те сёла, в которых бушевали казаки. Не явись в польских пограничных воеводствах новые буйтуры всеволоды, народные верховоды, — научила бы шляхта весь русский народ черпать шапкой пыль перед ней, и создала бы государство без народа, без народного чувства, без народной поэзии, — такое государство, которого следы мы с жалостью и негодованием видим над Вислой. Коазаки были призваны спасти народную будущность грубо-реакционным способом.

В одном из донесений к королю, коронный гетман Жолковский писал: «Казаки овладели всей киевской Украиной, господствуют во всём приднепровском крае, что хотят, то и делают». Но не одни казаки делали, что хотели. Пограничные паны научили их рыцарствовать; они же постоянно учили их и своевольничать. Самая война с Московским государством, из-за выдуманного ими царевича Димитрия, была для казаков школою разбоев, грабежей, и политической разузданности. Ничто не останавливало пограничную шляхту в её фантазиях относительно польского господства в Молдавии, ничто не останавливало и казаков, когда у них являлась охота пошарпать богатого турчина. В самый тот год, когда Струсь, герой Лубенского побоища, очутился вместе со своими соратниками в кремлёвской западне, его земляк и сосед, Стефан Потоцкий, вторгнулся, что называлось, na własną rękę в Молдавию, чтобы поддержать низложенного Турцией господаря, как поддерживали его товарищи тушинского вора, и пострадал подобно героям войны московской. Но сходство между одними и другими шляхетными героями этим не оканчивается. В глазах современников, поход Потоцкого предпринят был на własną rękę, а перед потомством лежат бумаги, из которых явствует, что король, через посредство Жолковского, поручил «Jego Mośi Panu Stefanowi Potockiemu, Staroście Felińskiemu, чтобы он, с частью войска, которое взяло деньги на королевскую службу, шёл в Волощину, прогнал оттуда Томзу, а Константина посадил опять на господарство». Казаки, не зная, конечно, закулисных действий короля и коронного гетмана, шли по следам Потоцких, Корецких и других ополяченных братьев своих, но с той разницей, что казацкая выручка от похода превосходила панскую в несколько раз. Это происходило, прежде всего, от того, что «семилатная сермяга» и «подбитая ветром шапка» служили казаку там, где пану необходимы были златоглавы, адамашки, саеты. О прочем на сей раз умалчиваю. В виду шляхты, вдававшейся всё больше и больше в роскошь, вырастали соперники, страшные самою простотой своего быта. Здесь началась та самая борьба, которая происходила на далёком от Украины острове между роскошными английскими «кавалерами» и умеренными в одежде, пище, обстановке пуританами, — борьба, совпавшая с кровавой Хмельнитчиной, которая, впрочем, не выдерживает с ней никакого сравнения. Противоположность между двумя лагерями, в этом отношении, была поразительна, и в особенности, что касалось до дележа добычи. Польская история наполнена безобразными сценами раздора между гербованными добычниками, и ещё более безобразными фактами утайки и расхищения общественных сборов. Казаки разбойничали для ремонтировки, но не было между ними примера кровавой схватки по случаю «паюванья» добычи. Они, как родные чада народа своего, превзошли, со стороны «стыдения», своих предшественников, варяго-русских князей: у тех, по сказанию «Слова о Полку Игореве», брат брату говаривал без всякого стыдения: «се мое, а то мое же», и по пословице: «в чужой руке кусок велик», называл «малое великим». Что касается до общественной собственности, то она хранилась в запорожских скарбницах без замков, одной честностью тех, которые за украденное конское путо, стоившее полушку, казнили своего товарища смертью. Но обратимся к тому, чему верят охотнее, — к разбоям и опустошениям казацким.