История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 47

Это обстоятельство было одной из причин, почему пограничные паны беспрестанно задирали свирепого соседа: потому что, после всякого задора, по неволе были призываемы под королевские знамёна. Этим обстоятельством объясняется также и то, что казацкое своевольство, раздражавшее турок, далеко не приводило пограничных панов в такое негодование, какое выражали сеймовые конституции и королевские универсалы. Часто оно было водой на панские колёса, и вот почему королевские мандаты против казаков и множество комиссий, назначаемых для их обуздания, приводились в исполнение весьма вяло, а иной раз просто сдавались в архив.

Ополчаясь против турецкой силы, коронный гетман старался подавить в то же время и силу казацкую, если не vs, то consilio, как он выражался. Он доносил от 30 октября из Бара, что казацкие послы были не прочь принять предписанные казачеству ограничения, но, для получения согласия всего Войска Запорожского, необходимо недель пять времени. (Обыкновенная выжидательная проволочка, в течение которой казаки могли понадобиться правительству так точно, как и паны, накуралесившие по-пански.) Между тем коронный гетман, communicato consilio с товарищами назначенной королём комиссии, расположил пешее и конное войско своё по берегу Днепра, начиная от Киева и до Черкасс, «для острастки казакам, чтобы видели они, что serio res agitur, и покорились воле комиссаров».

Очень бы кстати было ему теперь составить казацкую комиссию из крупных землевладельцев пограничных воеводств. Под предлогом этой комиссии, он бы двинул в поле великих панов с их импозантными почтами, и одним этим уже отвратил бы набег татарский, который всегда предшествовал вторжению турок. Его старания не удались, и ему стоило больших трудов отвратить наступавшую грозу.

«Так как слухи о сборе поганских войск беспрестанно повторялись», писал Жолковский на поветовый сеймик, «то я поехал сам на Украину, созвал к себе панов ротмистров кварцяных и иных военных людей, находящихся в Украине, и, посоветовавшись, что делать, решился не сзывать войска в лагерь: шпионы тогда бы сочли его, и обнаружилось бы перед неприятелем, как нас мало. Вместо того, расставил я жолнёров по сёлам на Поднеприи, чтобы слух об этом прошёл в Волощину; а некоторые роты разместил по шляху, что идёт ко Львову и Каменцу. Это нужно было для того, чтобы чауш, посланный к королю, видел на возвратном пути, что мы готовы к бою. В самом деле, то, что он видел и слышал, сделало на него впечатление. В поганские края полетела молва, что весь поднепровский край готов двинуться против турок, и король получил от султана дружелюбное послание. Между тем Ахмет-баша шёл к нам с войсками из Греции, Македонии, Фракии, соединился с другими башами, которые двинулись из Болгарии, переправился через Дунай в Волощину, миновал Килию и Белгород, направился прямо к Днепру и велел строить мост на Днепре. Вдруг разнеслась весть о разорении Синопа. Тогда он стал советоваться, что предпринять: идти ли, как ему приказано, на пустыню строить замки, или же броситься во владения Речи Посполитой и отомстить нам за казацкие злодейства. Всё это знал я от одного приятеля; знали об этом и наши украинцы. Тревога была страшная. Некоторые хотели уже бежать из своих замочков; но я созвал кварцяное войско; между тем выступило в поле ополчение князя Острожского, князя Збаражского, явились почты и других украинских панов; неверные не решились вторгнуться в наши границы. Беглербек перешёл по мосту через Днепр и пошёл через поле к Очакову. Там, на речке Чапчаклей, в шести милях выше Очакова, хотел он возобновить замок, запустелый с давних времён, так называемый Пустой Балаклей. Выискал он и ещё два замка, также пустых: один по сю сторону Днепра, — зовут его Тегинка; а другой по ту сторону, — зовут Аслан-городок. Всё это хотел он возобновить, якобы для удержания казаков от набега. Но хоть бы и успел в этом, не заградил бы казакам дороги на море. Намерение его, однако ж, не исполнилось. Только лишь начал он что-то лепить в Балаклее, как в сентябре настала слякоть, пошли дожди, сделалось холодно. Турки не могли выдержать ненастья среди пустого поля, стали бунтовать, и Беглербек, бросивши всё, пошёл обратно. Много погибло у него в пустыне и людей и лошадей от непогоды».

Так избежала Польша опасности, которая грозила ей в этом году извне. Но, внутри государства ещё с весны завязалась история самого печального свойства. Герои московской трагедии, претендовавшие на бессмертную славу в потомстве, — не получая жалованья за московский поход, рассвирепели до того, что, по словам короля, «едва не погибла свобода и безопасность общества». В шляхетской демократии, терроризованной войском, готов был разразиться бунт против главного принципа польской государственности, — против можновладства. Мелкие землевладельцы обвиняли крупных в том, что они, своими тайными замыслами и нарушениями общественного права, заставили всю шляхту нести имущественные потери, терпеть неслыханные разорения и даже, что всего обиднее, отбывать лично унизительные повинности. Они, разъехавшись из главного сейма по депутатским сеймикам, представляли дворянским собраниям своим, что магнатская фракция прекратила московскую войну без воли Польши, и распространяемыми повсюду «скриптами» спрашивали у земских послов: «Почему не спасали вы войска деньгами и пехотой, чтоб оно удержало за собой Москву? Почему не продали которого-нибудь из королевских столовых имений (староства), или не поделили между рыцарством, как сделал Ягайло? Почему не перенесли платежей, на староства, как сделал Казимир Сигизмунд? Почему наложили три побора на шляхетское сословие, которое об этой войне ничего не ведало? Зачем всё войско соединили там, где назначена ему плата? Зачем навели его, как бы умышленно, на нас? Почему так сталось, что польза обратилась нам во вред, слава — в хулу, пища — в отраву? Но погодите, мы с вами разделаемся! Разве не знаете, что произошло с такими, как вы, угодниками короля под Лэнчицей, — что постигло их генерала в Пыздрах?»