История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 48

Такие зловещие вопросы летали по всей Польше, под названием «Экзамена Земских Послов», с 1613 года, и король насилу разделался с жолнёрами только весной 1614, а вместе с тем угомонил и раздосадованную шляхту; но умные головы сознавали, что не скоро расхлебают поляки кашу, наваренную панами в Москве. Из-под Смоленска, который король продолжал удерживать за собой, приходили известия о том, что набранное оршанским старостой войско, начинает склоняться на сторону московского царя и, не дослужив даже заплаченного срока, переходит к нему на службу: признак зловещий! «Уже москали обходятся с нашими послами презрительно», говорили поляки на сейме: «они видят, что наши границы обнажены, что войска никакого нет, что им открывается погода к нам. Но теперь ещё у них довольно хлопот дома, между ними ещё великая рознь, и тот, которого посадили на царство, не умеет ими править, да и соседи их развлекают; а погодите немного— они как раз устремятся на нас всеми своими силами. Скоро придут дела к тому, что борьба с москалём будет для нас труднее, нежели — с каким либо другим неприятелем».

Вследствие несчастного конца московского похода, варшавский сейм 1613 года не состоялся, был, что называется, сорван. По всем очередным вопросам, земские послы не допускали рыцарское сословие, или Посольскую Избу сноситься с Избой Сенаторской и с королём. Сколько ни упрашивали король и сенат нижнюю палату, per viscera patriae, войти в соглашение с верхней, praeiudicati animi домогались одного: чтобы выполнены были обещания, данные войску и открыты виновники Московской войны. Сейм разъехался, не утвердив ни одного из предложений королевского правительства; король, in vim iustificationis, разослал по всем гродским судам универсал, в котором жаловался на земских послов, взваливал затею московской войны на некоторых сенаторов, не называя никого, старался восстановить в обществе поколебленное мнение о собственной личности.

Так, с одной стороны, иезуитскому правительству Сигизмунда угрожала законная сила за предпочтение интересов личных народным интересам; с другой — русская сила, не узаконенная ни одним патентом, проявляла себя, всё более и более в борьбе с чужеядными соседями. Роль коронного гетмана была труднее королевской. Он должен был представлять не двуликого, а четвероликого Януса, какого не могли вообразить и римляне. Одним лицом обращён был он к своим панам и жолнёрам-шляхтичам, этому первообразу своевольных казаков, этим истинно безнаказанным казакам-разбойникам: он постоянно внушал им, что королевский меч длинен, что хоть изредка, но может кто-нибудь из них поплатиться головой за своевольство, как поплатился Сангушко при Сигизмунде-Августе за княжну Острожскую, а Зборовский при Стефане Батории — за дружбу с низовцами. Другим лицом обращён был коронный гетман в противоположную сторону — к казакам настоящим, к казакам-циникам, которые не маскировались miłością ku Ojczyźnie и, в случае чего, готовы были поступить с Краковом, как с Белгородом, Килией, Тягинью, или Очаковом. Третьим лицом обращался он к Москве, а четвёртым к Турции. В последнем случае, ему приходилось иногда просить короля объявить посполитое рушение, лишь бы наделать шуму, распускать слух о сильных вооружениях панов и вообще играть роль шекспирова Фальстафа, в его знаменитом грабеже на большой дороге. Но ещё тяжелее была роль четвероликого гетмана относительно казаков: он должен был их запугивать, не имея войска, запугивать в то время, когда они, из пиратов обыкновенных, сделались пиратами, ужасными для турок.

Морскую силу их увеличило одно счастливое для них и бедственное для турок обстоятельство. К ним перешли так называемые потурнаки, которые приняли ислам единственно для того, чтоб не терпеть турецкой каторги, или не висеть на железном крюке. Казаки великодушно приняли в свою среду раскаявшихся отступников, а те взялись показать им дорогу на азиатский берег Чёрного моря. В то время процветал там больше всех малоазийских городов Синоп. Кроме богатства, он славился также прекрасным местоположением и здоровым климатом: восточная поэзия прозвала его городом любовников. По указанию бывших потурнаков, казаки ограбили и разрушили замок и арсенал, а чего не могли взять на свои чайки, то сожгли. Той же участи подверглись дома и мечети в городе, галионы и галеры в пристани. Всё мусульманское казаки вырезали, всё христианское освободили из неволи и ушли прежде, чем соседние жители успели против них вооружиться. По исчислению торговых людей, казаки причинили тогда туркам убытку не меньше, как на 40 миллионов злотых. Известие о разорении Синопа произвело в Царьграде оглушающее впечатление. Султан приказал было повесить визиря Насаф-башу, но был смягчён просьбами жены, дочери и других женщин, только поколотил хорошенько буздыганом, о чём в ту же минуту, как о небывалом деле, тотчас разнеслась весть по всей столице. Важнее самой потери было в этом событии то, что казаки проведали дорогу, как выражался Жолковский, per diametrum Чёрного моря, то есть проникли в тот безопасный уголок Империи, где в совершенной безопасности процветал до сих пор «город любовников». С того времени, как турки овладели Малой Азией, никакого неприятеля там не видали.

В устье Днепра между тем хлопотали о замке для преграждения казакам здобычней дороги. Ахмет-баша, беглербек румелийский, стоял на урочище Газилер-Геремих (переправа воинов). У беглербека было 4.000 янычар и множество другого народу. Готовились к постройке и поджидали казаков. Беглербек требовал у поляков пособия своему делу съестными припасами и материалами, что было им крайне обидно. Они видели в действиях турок посягательство на польские границы и опасные замыслы против Польши; они знали, что султан ищет только предлога к расторжению мира. Слух о разорении Синопа сильно встревожил и озаботил королевское правительство. «Конфиденты» уведомили Жолковского, что падишах поклялся своей душой отомстить Речи Посполитой. Польша была полна страха предстоящей опасности, istius periculo perfuncta, как выражались её классики, эти проводники к той гибели, о которой они красноречиво разглагольствовали и которую, как им казалось, предотвращали. Оставалась одна надежда на войну с персами, которая предстояла тогда султану. «Day Panie Boże, żeby ta tam woyna rozzawrzyła się»! молились набожные государственные люди.