История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 54

Итак ни та, ни другая сторона воевать не хотели; но тем не менее оба полководца бравурствовали друг перед другом и перед своими государями. «Nie ustępuiem, i owszem w oczy się drzem poganom», писал Жолковский королю, стоя над Днестром, в двух милях от войска Скиндер-баши, который расположился на противоположном, «волошском» берегу Днестра; но, между прочим, уведомлял, что Скиндер-баша, проходя мимо надднестрянского замка Рашкова, добывал его pertinaci oppugnatione.

То был самый смелый форпост оказаченных подолян. Не побоялись они многочисленного войска, идущего на Польшу, по волошской стороне Днестра, первые задели Скиндер-башу захватом нескольких возов его, явившихся в виду Рашкова, и храбро оборонили свой замок. У Скиндер-баши артиллеристы были плохие: во время приступа, разорвало две пушки; под ним был убит конь; сам он едва не сложил головы под Рашковом, и нашёлся вынужденным снять осаду. Видя потом, что не удержаться им вдали от населённой Украины, Рашковяне разошлись в разные стороны, кто в Волощину, кто на Украину. Тогда Скиндер-баша велел сжечь замок. Так доносил Жолковский Королю.

Самое больное место у обеих сторон, у турок и поляков, были украинские казаки. Будучи сами варварами и грубиянами, казаки не давали ни мусульманскому, ни католическому варварству разлиться беспрепятственно по русской почве. И вот, между враждебными для казачества нациями опять повторились те соглашения, которые имели место, во времена полуславянина и полутурка Стефана Батория, при посредстве всегда двуличного князя Острожского. «Если бы не казаки в Украине», размышляла одна, — «Польша со стороны Турции была бы совершенно успокоена, и сельское хозяйство процветало бы на удивление всему свету» (который — предполагается — не заботился бы о том, что жертвой этого процветания сделался бы народ украинский, и что это было бы для него гибельнее всякого пленения, хотя бы даже и вавилонского). «Если бы не гяуры казаки», размышляла другая, — «Турция могла бы вовсе не думать о защите поднестровских колоний своих, об обороне черноморских берегов, и всей своей силою устремилась бы на крушение христианского мира. Тогда бы образовался калифат, вполне достойный наследников пророка: все короли платили бы харач султану, и даже повелитель Сибири вернулся бы под ярмо, из которого так ловко освободили шею свою его предки».

Для обеих сторон представлялась картина пленительная, и кто же не давал осуществиться ей? Казаки! Даже и не народ, не государство, «nie ludzie», как выражался о них пан Жолковский, а просто сволочь, скопище разбойников! Без чести, без страха перед кем-либо и перед чем-либо, эта сволочь, даже в то время, когда две армии готовы были из-за неё обнажить друг против друга оружие, не далее как в первых числах сентября, отправилась в море мимо Очакова на 80 чайках и наделала правоверным бездну неприятностей. Уничтожить его, это разбойницкое скопище, во что бы то ни стало уничтожить!

Вот какой могущественный интерес международной политики явился на Днестре противовесом интересу войны! Результаты мирного соглашения представлялись обеим сторонам далеко превышающими те последствия, какие имела бы самая блистательная победа соседа над соседом. От постановки казацкого вопроса зависела будущность Польши и Турции. Яблоко раздора между ними сделалось на время эдемским яблоком великих, ослепительных надежд. Рыкающие львы, коронный гетман и полномочный баша, вместо того, чтобы броситься с разбега и растерзать один другого, начали друг друга обнюхивать, как делают собаки, когда сообразят собачьим чутьём своим, что драться слишком опасно. Начались взаимные выведыванья.

Когда Марс поднимает забрало своего грозно-косматого шлема, он надевает маску, непроницаемее железной. Вместе с грозным и хитрым Скиндер-башой пришли к Днестру Алишах-мурза и Кантимир-мурза с татарами, а также и христианские вассалы султана, молдавский и волошский господари с своим контингентом; они условились между собой — сперва напугать гяуров; и вот, 12 сентября, в виду польского стана, появились татары, переплыв через Днестр пониже (Днестр в эту пору года значительно пересыхает). Коронный гетман выслал погарцовать с ними «охотников». Татары пробовали заманить горячих шляхтичей на засаду (они сделали это с успехом в 1614 году, у Сасова Рога); но гетман сдерживал их завзятость, а польская стража, стоя на своём наблюдательном пункте, охраняла смельчаков — или от засады, или от внезапного поворота на них дикого, хитрого, быстролётного врага. Забавлялись рыцари гарцами до полудня; убили несколько татарских коней; один из польских охотников пал на месте, жертвой своего молодечества; другой был так изрублен, как в украинской думе Канивченко, и на другой день умер. Гарц, а по-казацки грець принимал час-отчасу всё большие размеры: в польском стане молодецкие сердца томились жаждой отмщения и закипали боевым завзятьем (всё то русская кровь играла); наконец гетман, видя, что удержать ретивых не возможно, велел страже войти в лагерь, и тем положив конец молодецким выходкам. Ордынцы переплыли обратно мелководный Днестр. С береговых высот, на которых расположен был польский стан, видны были за Днестром все турецкие становища, в которых, как доносил Жолковский королю, турок было 15.000, татар 70.000, а волохов и молдаван 14.000. Да ещё поджидали князя седмиградского. Сравнительно с этой массой народу, поляков была горсть, но они превосходили азиатские силы вооружением, тактикой, стойкостью в бою, занимали выгодную для обороны позицию и поджидали подкреплений от украинских панов. Стоя «око в око» с многочисленным неприятелем, Жолковский боялся только одного: как бы ему не пришлось разделить свои силы для отражения татар, которые уже перескакивали через Днестр и опустошали окрестности. Тогда бы неприятелю было довольно одного приступа, и цоцорская трагедия совершилась бы над Жолковским тремя годами раньше. Вслед за тем получено от Скиндер-баши предложение начать переговоры. Жолковский гордился тем, что не он первый заговорил о мире. Скиндер-баша просил прислать к нему уполномоченных, а он даст, со своей стороны, заложников. Перед поляками открывался такой рынок, на который они, по нашей пословице, готовы были идти и пешком.