История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 71

Все имевшие дело с Фомой Замойским, как на Руси, так и в Польше, единогласно свидетельствуют, что это был высоко просвещённый человек, что это был мужественный воин и примерный христианин, который до того простирал свою набожность, что даже бичевался. Отец его едва ли уступал ему в которой-либо из его добродетелей, неважно, что, при всей широте своей орбиты, всё-таки, позволял себе экзорбитанции; сын его шёл по следам отца и деда. И что же? Все пожертвования Замойских для просвещения родного края, все подвиги ума, мужества и самопосвящения, все добродетели, бывшие в их роду наследственными, обратились в ничто. Почему же это? Единственно потому, что их руководителями, католическими прелатами, лукаво истолкован был текст апостола Павла о любви к ближнему; что благодатный смысл этого текста сужен ими до кружка избранных, что plebs, эта громадная масса меньших братий наших, лишена была права людей, — права называться народом. Латинские прелаты, войдя в простацкую Русь с облагороженной якобы церковью своей, положили непереходимую пропасть между одними и другими русичами. Они отняли наших панов у меньших братий их, уничтожили в латинизованных сердцах самую возможность любви к миллионам и сделали вечным укором для этих сердец гремящее слово апостола: «Аще языки человеческими глаголю и Ангельскими, любве же не имам, был яко медь звенящи, или кумвал звяцаяй. И аще имам пророчество, и вем тайны вся и весь разум, и аще имам всю веру, яко и горы преставляти, любве же не имам, ничтоже есть. И аще раздам вся имения моя, и аще предам тело мое во еже сжещи е, любве же не имам, кая польза ми есть?»

Совершеннейший рыцарь, образец просвещённого вельможи и набожного католика, Фома Замойский, вернулся на родину во всеоружии молодости, богатства, образованности, даже талантов и доброго сердца; он мог бы принести родине громадную пользу, если бы понимал родину по-русски; но он понимал её по-польски, и не принёс никакой. Это был цвет бесплодный, — пустоцвет. Тем не менее он представляет весьма интересную, трагически интересную фигуру в истории, точно так, как и нравственная противоположность его — князь Василий, сохранивший вид магната русского, но проточенный насквозь полонизмом, слабый и шаткий, как старый гриб в лесу, с виду здоровый, внутри разрушенный.

Над польско-русским центавром собиралась гроза. Она всегда находила с юга, из-за Балканов. Циклоп, немного усыплённый, несколько ослабленный и развлечённый борьбой за свою добычу, от времени до времени напоминал никогда не готовой Польше, что не забыл своего намерения — выжечь её, вытоптать конскими копытами и превратить в пустыню. Но в особенности стал он грозен с воцарением молодого султана Османа II, в 1618 году. Этот султан смотрел на Польшу, как на страну, предназначенную расширить громадную империю Оттоманскую. Слава захвата и насилия так же увлекательна для воинственного варвара, как для людей развитых нравствено — слава водворения культуры и науки среди беспомощного и невежественного общества. Осман действовал энергически. Но Польша возбуждала в турецком сердце жажду дикой славы посредством другой жажды, которая работает сильнее, настойчивее и постояннее всякого иного чувства в человеческом сердце — жажды отмщения. На этой, как говорится, низкой страсти построено много великих дел, много всемирных событий. Она вдохновляла и молодого падишаха. Она давала ему поддержку и в воинственной части подданных. Волощина сама по себе постоянно служила яблоком раздора между монгольским и славянским миром, а казаки, эта славянская орда, своими дерзкими походами, к старому счёту турок с Польшей прибавляли беспрестанно новый и новый. Казаки вели притом свой особый счёт с татарами, и так он был запутан, столько они друг другу задолжали, что поквитать их могло только прекращение существования татар, или украинцев. По выражению польских правительственных лиц, татары у султана были хортами на смыче. Нет, это были вольные, недрессированные псы, понимавшие атуканье дикого господина своего, но не всегда послушные его запрещениям. Бедность польских провинций от можновладского хозяйничанья гнала безземельный и обиженный народ в казацкие добычники. У татар бедность происходила от азиатской беспорядочности, от примитивного невежества и лишь отчасти от насилия более богатых и могучих между ними. При таких обстоятельствах, подстрекательства с той и другой стороны были излишни, а удержь — невозможна. Мелкая война постоянно кипела в украинных воеводствах, и каждый житель, каждый пан и простолюдин, был более или менее оказачен. Замки и города, дома и хаты сверкали оружием; ямы и подземелья были полны боевых снарядов. Каждое человеческое жилище представляло собою отделение громадного, раскинутого на всю отрозненную Русь арсенала. Ковали, оружейники и буртовики, выделывавшие селитру, являлись посреди чернорабочего люда почти такими же аристократами, какими были винокуры и броварники. Пушки отливались у панов на дому нюренбергскими и другими немецкими мастерами. Не решаясь ударить на Крым и Турцию геройски, потеряв способность к общему самоотвержению, панская республика развила необходимость повсеместной самозащиты от орды, которой нечем было жить без набегов, и таким образом необачно завела в пограничных воеводствах громадную оружейную, в которой, на каждом шагу, изготовлялись мушкеты, рушницы, пищали и самопалы, шаблюки и списы, бердыши и келепы, как оказалось впоследствии, для истребления пропагандистов польского права. Но, покаместь, это не чувствовалось. Против татарских набегов принимались панами пальятивные меры, а казаков, грозных в своей одичалости, паны старались так или иначе сделать ручными. Так и в 1618 году, 20.000 добрых молодцов, которые подчас бывали слишком недобрыми, служили польским интересам в Московщине, точно и в помышленьи у них не бывало — разрушить гнездо можновладства, Краков, истребить шляхетское сословие: задача до-кадлубковских полян привислянских. Часть казаков промышляла в то время за Порогами, некоторые ходили на море, без особенного шуму в истории, но к большой досаде татар, турок и украинских землевладельцев, а остальные искали казацкого хлеба в панских дворах и замках. За новые казацкие походы Жолковский винил на сейме 1619 года королевских казначеев: казаки не получили жалованья, обещанного им в 1617 году. Новые татарские набеги он также приписывал неуплате татарам обещанных и установленных сеймом подарков. В сеймовой речи своей об этих двух предметах правительственных забот, Жолковский сообщил сенату и земским послам, что казаки, весной 1618 года, наделали много вреда туркам и, между прочим, убили башу, султанского родственника, которого турки привезли в Царьград и показывали польскому послу. Вследствие таких казацких подвигов, по рассказу коронного гетмана, в мае месяце того же 1618 года, пришло в польские владения до 20.000 турецкого войска. У коронного гетмана было всего 1.200 человек жолнёров. Часть их отправил он на Украину, с другой поспешил к Бару, так как «это место смотрит на четыре шляхи, которыми неприятель вторгался в Корону». С трудом удалось ему собрать от панов подкрепления и прогнать присланных турками татар из польских пределов. Но в июле они снова появились над Днестром. На сей раз помог гетману необыкновенный разлив рек на карпатском подгорье. Татары не решились переправиться через Днестр, и вернулись домой, наделавши беды лишь в окрестностях Стрыя и Жидачова. Потом опять начали летать вести: что орда собирается к панам в гости.