История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 72

Эти вести ловили и разносили по шляхетским имениям казаки. Значительная часть жизни тогдашнего общества тратилась на соглядатайство соседей. Каждый пан и каждый староста, и каждое мещанское общество знали, через посредство отважных бродяг и степных разбойников, где что делается за границами Речи Посполитой. Особенное же внимание всех и каждого обращено было на положение дел в Царьграде и в Крыму. Бесчисленные хитрости употреблялись татарами на то, чтобы обмануть бдительность пограничников, усыпить осторожность их, отвлечь от известного пункта главное внимание их. Но это редко им удавалось. По крайней мере один из тех шляхов, которыми они набегали, был им загорожен; зло таким образом бывало частью парализуемо, но только частью. Остальной край всё-таки делался жертвой набега. Так было осенью 1618 года. Этот момент русской истории освещён для нас подробным сказанием современника, по тому случаю, что молодой Замойский, после трёхлетнего пребывания в чужих краях, вернулся в свои обширные владения. На нём лежала обязанность оборонять их от орды; на нём лежал и нравственный долг — показать себя рыцарем, достойным той высокой репутации, которой пользовалось имя Замойских в панских домах. Повествование слуги Фомы Замойского, известного уже нам Журковского, о подвигах его «пана» даёт нам возможность заглянуть в польскую часть русского общества поглубже. Между Польшей и Турцией завязывалось вновь то дело, от которого Речь Посполитая уклонялась различными способами. Турчин замирил с Персом на 30 лет, как об этом знал уже Жолковский, и намеревался molem belli (тягость войны) обратить на поляков.

Предвестником турецкой войны всегда бывало татарское вторжение. Турки натравливали уже орду на Польшу. Казаки донесли Жолковскому, что в половине лета собрались на совет Скиндер-баша, Сеин-баша, Ибрагим-баша и говорили молодому 17-летнему калге-султану, как назывались родные братья ханские: «У тебя войска больше, чем у поляков: они вывели чуть ли не лучший народ в Московщину, а потому ступай, попытай счастья. Если наткнёшься на большое войско, ты от него уйдёшь быстротой твоею; а посчастливится тебе разбить поляков, тогда откроется тебе дорога и к самому Кракову; забирай хоть всё королевство: против тебя не устоит никто». И калга-султан, вместе с самим ханом и Кантимир-мурзой, в сентябре нагрянул в подольскую Украину, в числе 60.000 войска.

Татары пришли взять с панских имений свой недоплаченный харач натурой.

И за прошлогоднюю переделку с ними над Днестром наслушался гетман Жолковский от панов прямых и заочных укоров. Теперь готовились ему новые нарекания. Это он виноват, что татары не дают Польше покою. Зачем он, стоя под Яругой, трактовал о мире? Ему бы следовало разбить турецко-татарское войско. Только вялость да нерешительность гетмана помешали ему это сделать. Жолковский чувствовал несправедливость братий своих глубоко, и оправдывался на сейме с достоинством ветерана. Он весьма дельно доказывал, что проигранная против турок битва в пределах Речи Посполитой открыла бы её всю неприятельскому нашествию; что совсем иное дело — рисковать войском где-нибудь за Дунаем: там, кроме войска, не погубил бы он ничего, а Речь Посполитая скоро выставила бы другое войско; что, наконец, не годилось бы панам обвинять в трусости и нерешимости человека, который побил казаков и привёл в Варшаву пленного московского царя. Всё было напрасно: республика шляхетская терроризировала своих полководцев так точно, как и её незаконнорожденное, одичалое чадо — республика казацкая. Семидесятилетний Жолковский поспешил в поле и, скрепя сердце, разослал унивесалы к панам, приглашая их на такое же и, может быть, ещё более важное дело, какое решено было над Днестром в прошлом году. Сам он выступил в поход раньше всех, и в начале сентября стоял уже на урочище Оринине, в ожидании набега.

Урочище Оринин находится в двух милях от Каменца Подольского. Речка, быстро текущая в крутых берегах, не удобна для переправы. К ней примкнуло войско, чтоб не дать окружить себя неприятелю, всегда многочисленному. Не замедлили съехаться и союзные паны. 7-го сентября прибыл Фома Замойский, 25-летний сенатор Речи Посполитой, образец польского рыцаря, идеал окатоличенного русина. Когда король сделал его сенатором, он, по рассказу преданного ему биографа, стал больше прежнего приучать себя к набожным упражнениям; в великий пост отправлял все капланские молитвословия; в мартовские пятницы оставался на сухоядении: в великий четверг умывал ноги двенадцати нищим, кормил их, одевал и выдавал каждому из собственных рук по червонцу; всю ночь великой пятницы не переставал он молиться, бичевался и томил тело своё жёсткой власяницею; самый день великой пятницы проводил в размышлении о страдании Господнем, посещая убогих в шпиталях и снабжая их щедрой милостынею; но в великую субботу, после обеда, лишь только в костёле пропоют радостное аллилуйя, он столь же регулярно веселился и, выехавши в поле, забавлялся рыцарскими играми. В лице Замойского древний наш русич очутился на помочах у людей, выделывавших благочестие механически. Но сердце его билось благородными чувствами: к славе учёного пана и простого ротмистра, каким он служил прежде, Замойский желал присоединить славу полководца и патриота. На собственный счёт снарядил он конный полк в двенадцать сотен, — войско, по тогдашнему времени значительное. Под его знамя вступили вассалы его дома, командовавшие собственными домашними ополчениями, люди весьма заслуженные в обществе, опытные в военном деле, поседелые в битвах с татарами, которые на подольском пограничье, этом «шанце» украинском, были почти так же часты, как и разъезды по хозяйству. Так, например, выступил с ним в поход дед его по матери, Станислав, граф из Тернова, каштелян сендомирский, староста буский и стобницкий, которому было уже за семьдесят лет, но который, по словам Журковского, горячо жаждал славы по крови и z animuszu antecessorów». Другой граф из Тернова, Гратус, каштелян жарновский, участвовал в его походе с ополчением князя Острожского, краковского каштеляна. Шёл под его знаменем и Матвей Лоснёвский, подкоморий, впоследствии каштелян белзский, известный на пограничье боевой опытностью. Блестящему юноше-магнату, окружённому почтенными приверженцами дома его, коронный гетман Жолковский оказал почёт беспримерный: он встретил его в поле с тысячей избранных воинов, то есть с союзными панами, полковниками, ротмистрами и богатейшими «товарищами». Но, вместе с почётом, старый гетман заявил и воинскую суровость, свойственную лучшим людям того времени: он не пригласил Замойского примкнуть своим обозом к обозу кварцяного войска, а поставил его на отдельной горе, как замок, открытый со всех сторон неприятельским покушениям. Действительно этот поход был для Замойского опытом серьёзным, и не будь при нём заслуженных в военной науке его союзников, первый опыт его в деле тактики мог бы быть и последним.