История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 77

«По отправлении комиссии с казаками, которая окончилась спокойно и без кровопролития (его все ожидали), распустил гетман войско на его становища. Пан мой из обоза, со всем своим людом (а люду, надобно нам помнить, было с ним полторы тысячи человек, с такой артиллерией, какой не было во всём коронном войске), отправился в Киев и въехал на киевское воеводство в последних числах октября. Он был принят от всех обывателей киевского воеводства радушно; пышно и громадно выезжали они ему на встречу далеко в поле. Полки Запорожского Войска и киевских мещан провожали его сперва в соборную церковь (do kościoła katedralnego farnego), а потом в замок».

Замок (поясним от себя) теперь не был уже в таком разорённом виде, в каком держал его покойный воевода, князь Острожский: мещане отстроили его заново, на собственный счёт. Кстати он, в 1605 году, сгорел от грому. Теперь он имел 15 башен с бойницами в три яруса. Под башнями было двое ворот: на север — Воеводские, на юг — Драбские. Подъёмный мост взводился на цепях. В вамке находилось 16 бронзовых пушек, литых в XVI веке, длиною в 15 пядей, да 11 пушек железных, так называемых сарпентинов, длиною в 8/ пядей, да 82 гаковницы и 8 железных огнестрельных «киёв», или стволов, похожих на ружейные. Кроме того, по стенам наготовлено было множество камней и колод, которых доставка лежала на киевских мещанах. Знакомы были эти пушки многим казакам, провожавшим нового воеводу в замок: из них Жолковский добивал казацкое войско под Лубнями. Но тогда, по свидетельству Жолковского, в ополчениях Лободы и Наливайка хорошо вооружённых и опытных воинов было не более 2.000; теперь таких воинов считалось 20.000. Кровопролитие было напрасное. В московских походах паны выковали сами на себя булат, а теперь старались затупить и заржавить. Московщина потерпела жестоко от казаков, но зато выпроводила их домой во всеоружии губительства, вечно алкающего кровавой пищи, вечно жаждущего добычи. За своё «разорение» она была отмщена сугубо.

«Составив акт вступления в должность», продолжает, ничего этого не подозревая, почтенный пан Журковский, «вернулся воевода вниз к ратуше, где он имел своё помещение. Здесь он угощал у себя за столом humanissime всё духовенство, земских урядников и шляхту, а также полковников и всё рыцарство, как из кварцяного, так и из Запорожского Войска. Целый день тогда стреляли беспрестанно из замковых, городских и запорожских пушек, в большом порядке, и даже часа два в ночь. Утром наш пан», пишет Журковский далее, «занимался судопроизводством, и каждый день ездил в замок, пока были в реестре очередные дела; а отправивши свои роки, прожил ещё недели три в Киеве. Он устраивал городские интересы, он занимал жолнёров военными играми и экзерцициями. В награду за искусство в гонитве, выставлялись, по его приказанию, разного рода оружие, оправленная сбруя, кони, блаваты».

Всё, таким образом, происходило в Киеве без малейшего столкновения партий, а их было несколько. Жолнёры и казаки стояли относительно друг друга, как дрессированные псы и дикие звери; шляхта и мещане киевские находились в постоянных спорах и позвах за торговые права, за рыболовные места и за самое помещение в Киеве; но всего больше было антагонизма между католическим и православным духовенством.

Замойский угощал humanissime казаков и шляхту за одним и тем же столом, но едва ли мог он свести в одну беседу православных черноризцев и латинских прелатов, которых вид, по свидетельству папского нунция, был невыносим даже поселянам. Не дальше как в прошлом году утоплен в проруби Грекович. Запорожским братчикам случалось топить в Днепре и королевских послов. Присутствие их старшины за общим столом было respice finem для прелатов и spes magna futuri для попов православных. Беседа между теми и другими на пиру у Замойского могла ограничиваться только общими местами. Обе партии, без сомнения, бросали друг на друга взгляды, о которых народная пословица выражается: подивився, мов шага дав. Если латинцы и униаты, по отзыву благочестивых, были хищные волки, то сами благочестивые смотрели далеко не кроткими агнцами. Во всяком случае, общая трапеза не могла сблизить противоположности. Замойский хлопотал попусту. Это было то время, когда иезуиты и доминиканцы водворились уже в Киеве. Иезуиты, невдалеке от киевобратской школы, строили коллегиум; доминиканцы пускали в ход своё искусство проповедовать слово Божие. С 1604 года король, как господин города, отдал латинскому бискупу целую часть Киево-Подола, за канавой, к горе Щекавице, а потом, путём разных тергиверсаций, бискуп отнял из-под магистратского присуду сперва всё пространство до бывшей иорданской обители, овладел даже Иорданщиною и прихватил к своему ведомству знаменитое урочище Кожемяки. В виду братской школы возникали, в лучшем сравнительно с ней виде, школы доминиканские и иезуитские, с наставниками кроткими, ласковыми, щеголеватыми, и даже щедрыми. К ним поступали дети шляхетские или дети мещан, старавшихся держаться на нейтральной почве, тогда как братская школа преимущественно наполнялась нищунами. Правильными апрошами подступала латинская церковь к русской, окружала её своими редутами, своими траншеями и, имея за собой всё полноправное на Руси, терпеливо ждала торжества своего. Болеслав Храбрый со всем войском своим, расквартированным от Лыбеди до Кожемяк, не был так опасен для киян, как эти безоружные и, по-видимому, безобидные гости: он не знал, как пустить в русскую почву корни.

Братское училище существовало в Киеве при Богоявленской церкви с 1588 года, по благословению царьградского патриарха Иеремии, и пользовалось правами высшего училища. Но между чинами киевского братства мы не находим ни одного панского имени: это были монашествующие и светские попы да киевские мещане. Идея братства, очевидно, принадлежала первым. Они вписывали имена свои в братский упис «рукою и душою», а некоторые к своей подписи прибавляли такие слова: «составленное в Киеве граде братство приимаю и облобизаю», или такие: «всегда готов есмь с ним пострадати и кровь мою за благочестие дати». Эти подписи принадлежат к тому времени, когда Кафа, vorago sangvinis nostris, была разрушена, когда в одном Синопе турки понесли убытка на 40 миллионов злотых, и земля агарянская, пылая казацкими пожарами, готова была признать себя данницей новых варягов. Но, покамест, глухо развивалась в Киеве борьба естественного права с вымышленным, русского элемента с польским, русской церкви с латинской. Каждая церковь, в том числе и Богоявленская, имела при себе школу, в которой дети учились, чему могли, и только изредка встречали между наставниками такого эллиниста и латиниста, каким был в своей воскресенской школе священник Иоанн, впоследствии митрополит Иов. Братская школа получала даяния от мещан, иноков и лычаковой шляхты грошами; она недвижимые свои имущества ценила только десятками литовских коп. Шляхта кармазинная льнула к училищам, в которых преподавание шло на языке шляхетном, польском, государственном. Обаяние верховной власти увеличивало силу врагов русской церкви и русской автономии. То льстя правительству надеждой ассимилировать с Польшей Русь, то пугая политическими призраками, они умели пользоваться королевскими подписями. По преданию старины, король был «господарь» земли, принадлежавшей церквам и монастырям, если они не были основаны панами, в родовых имениях, на основании княжеского или, что одно и то же, польского права. Поэтому-то Стефан Баторий отдавал русские церкви и монастыри с их землями иезуитам, как своё добро. Сигизмунд III расположен был больше Стефана поощрять иезуитов и созданных ими униатских иерархов. Не к кому было даже и апеллировать на это законное бесправье. Народ протестовал против унии одним отречением от святынь, отданных иноверцам. Церкви стояли пусты; одни церковные имущества оставались достоянием отступников. Они пользовались этими имуществами на поместном праве, всё равно как паны — королевщинами. Если бы короли издавна не отказались от княжеского права на родовые панские земли в пользу шляхетского сословия, — Сигизмунд мог бы одним почерком пера пополнить счёт униатских церквей целой тысячей. Папский нунций Торрес единственно потому насчитал дизунитских церквей всё ещё 1.089, что королевская власть на панские вотчины не распространялась. Что касает