История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 82

ГЛАВА XIX.
Польско-русское общество терроризует лучшего своего представителя. — Отстранение Запорожского Войска от участия в войне за Волощину. — Гибель панского войска на Цоцоре и значение этого события в судьбе Украины. — Общий взгляд на польско-русскую жизнь, положение страны и народа. — Личность лучшего казака и её отношение к лучшему из людей духовных.

Над польско-русским центавром продолжали грознее и грознее собираться тучи, и всё с той, с задунайской стороны. Точно незримая рука на пиру Валтасара, таинственная сила, неосязаемая для классически воспитанного польского ума, давала Польше знать о её крайне опасном положении. Но ни одной Трои не было без своей Кассандры. Был и среди поляков человек, который видел, к чему клонится дело. Происходя от русских предков, он ярко позолотил польскую славу; но польское отечество не понимало его, не ценило, преследовало его завистливыми языками и привело наконец к трагической кончине. Хотя он говорил на сейме, что злые толки о людях fidei probatae явление обыкновенное, что это — communis sors omnium, но тем не менее они глубоко оскорбляли эту честную, энергическую душу. Они имели влияние и на последнюю судьбу его.

В договоре, который заключил Жолковский 23 сентября 1617 года с Искандер-башой, упомянуто было только слегка о Волошской и Молдавской землях, что никто не будет вторгаться в них с польской стороны, а волошский господарь, поступая на основании давних обычаев, должен стараться, чтобы не был нарушен мир между польским королём и турецким императором. Эти слова мирного трактата истолкованы так, что Речь Посполитая отказалась от своих ленных прав на Валахию и Молдавию, которые приобретены и упрочены за ней столькими жертвами, и в этом всего обиднее упрекали гетмана. Между тем, в 1620 году, Каспар Грациан, волошский господарь, добровольно сделал предложение — отдаться со всем краем в исключительную опеку польского короля и сословий Речи Посполитой, если помогут ему освободиться из-под турецкого владычества. Збаражские, Синявские и другие паны, завидовавшие славе Жолковского, распространили в обществе слух, что старый гетман трусит войны, что старческая нерешительность была причиной потери Волощины, что представляется теперь единственный счастливый случай возвратить её, который никогда уже не повторится. Целый 1619 год работали языки в ущерб высокой репутации Жолковского; но в этом году невозможно было ничего предпринять за Днестром: он ушёл на взаимные интриги между Грацианом и турками, о чём конфиденты давали знать бдительному, хоть и надорванному, коронному гетману, на переписку между Жолковским и Скиндер-башой, которого он всячески удерживал от неприязненных действий, на собиранье военных сил и на старания об усмирении украинских казаков. В 1620 году отпадение Грациана сделалось очевидным для турок; польский посол в Царьграде, Отвиновский, был выслан; турки готовились примкнуть Волощину к Оттоманской империи нераздельно и отомстить полякам за их двуличную политику. Сигизмунд III перестал обращать внимание на представления своего коронного гетмана, внушаемые опытной осторожностью, и повелел ему немедленно вторгнуться в Волощину. Для потомка храбрых русичей королевское повеление было то самое, что для боевого коня — шпоры. В начале сентября Жолковский был уже за Днестром. Но с каким предчувствием оглядывался он очами души своей на родную землю, оставленную за шеломянем, видно из прощального письма его к Сигизмунду. Он столько лет носил на своих плечах этого мертвеца — панско-ксёнзовскую Польшу, с бездушным её королём-иезуитом, и всё попусту.

«Война с турками — не игрушка», писал он: «или надобно разрушить замысел турок, которые хотят господствовать над Речью Посполитой и всем светом, или ты, государь, потеряешь королевство. Погибнет, от чего сохрани Боже, Речь Посполитая! Тут надобно, ut intendas vires animi ingeniique! Откровенно скажу: если Речь Посполитая, любезное отечество моё, будет воевать defensivo bello(оборонительной войной) в земле своей, — actum est(конечно), мы погибли! Но если будем нападать на неприятеля в его земле — non est desperandum de victoria».

Но какие же силы души и ума могли оказаться у Сигизмунда, когда он всю свою жизнь действовал по указке бездушных и безумных? Только вера, что сердце царёво в руце Божией, могла озарять надеждой мрачное настроение духа Жолковского. Он писал о себе:

«Я изложил в других письмах причины, по которым я, отстранив tutiora, fortiora consilia, решился исполнить требования этой упорной и беспорядочной республики. Мне не осталось выбора. Принудили меня к этому также обвинения и незаслуженные ругательства, которые тяжело сносить даже и великим умам. Откажи я хоть и теперь волохам в помощи, — какой предмет для обвинений! Так и быть: или мы одолеем неприятеля, что дай нам, Господи Боже, или, чего, Господи Боже, не дай, он нас одолеет. Если паду, от чего сохрани меня, Господи Боже, пусть будет; только я не хотел бы сделаться несчастьем Речи Посполитой. Давно я искал смерти, но не по собственной воле положу живот мой: положу его ради св. веры, ради службы вашей королевской милости и Речи Посполитой. Не хочу быть последним, хотя от неё, за столько трудов, лишений и отваги, получал в награду только хулы и оскорбления. Не могу действовать иначе, как только в видах пользы моему отечеству. Награда за это будет мне только на небе. Если же, как я уповаю, Господь Бог благословит нас, пускай тогда прикусят языки завистливые подлипалы. Не говоря о других причинах, я решился действовать так и потому ещё, что таково общее желание войска».