История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 85

Здесь я прерву главную нить повествования и возьму побочную. Нам необходимо сделать общий обзор края; надобно нам, так сказать, проехаться по краю.

Прежде всего следует вспомнить, что это было время распространения иностранной роскоши в панском быту. Француз Блэз де Виженер говорит о литовских барынях, что они ни о чём больше не думали, как о нарядах да о любезничанье с окружавшими их чичисбеями, а писал он ещё в 70-х годах XVI века. Каштелян Мелешко, в своей сатирической речи на конвокационном сейме 1588 года, осмеивает обычаи, перенимаемые русскими панами от польских, и противопоставляет дорогостоющему быту простой быт предков. Он нападает на безнравственность, вторгавшуюся, на иностранный манер, в семейную жизнь панскую; он обвиняет Сигизмунда-Августа в том, что этот государь не подражал Сигизмунду I, отдыхавшему с простацкою русью от церемониалов пышной супруги своей, принцессы Сфорца, а вместо того, «называл себя ляхом» и ляшеский вредный элемент распространил в русском обществе. Папроцкий, этот Синбад мореход, странствовавший по морю южной славянщины, высадившись на подольский берег, противопоставлял простоту одежды знатных панов русско-подольских панам Великой и Малой Польши. Но это было во второй половине XVI века, когда запруда, не пускавшая моду, роскошь и разврат хлынуть из Польши в Русь, только что была снята Люблинской унией. Между тем Иоанн Вишенский самое отступничество русской иерархии объясняет желанием шляхетных архиереев таскать за собой множество разодетых слуг и наслаждаться их «красноглядством». Любовь польско-русских панов к заграничному просвещению имела своей подкладкой жажду утонченчённых удовольствий. Люди среднего состояния тянулись в путешествиях за Замойскими, а не имея средств держаться в высших иностранных кругах, образовывали свой ум и вкус в тавернах. Потому-то честный рыцарь Жолковский, в духовном завещании своём, предпочел дать сыну образование в Замойской академии и отозвался о молодёжи, воспитывающейся за границей, весьма невыгодно. Эта молодёжь, между прочим, развивала в себе, от нечего делать среди чужих людей, страсть к денежным играм, которой не были чужды и запорожские добычники. Сатиры, сохранившиеся в рукописных сборниках всякой всячины, так называемых silva rerum, уже с начала XVII века начинают смеяться над панами, которые проигрывали большие суммы и потом принимались за ремесло экономов и приказчиков над своими ободранными подданными. Людям, видавшим такие города, как Venezia lа bella и Genova superba, тягостно было проводить всё своё время с тёмными увальнями — соседями. От времени до времени, вырывались они, хотя бы под видом сеймованья, в Краков или Варшаву, и возвращались оттуда с новыми слугами, которых наглость так хорошо описывает Мелешко, и с запасом дорогой посуды, вин и разных предметов роскоши. Из своих домов, делали они копию варшавских палацов, а сами старались уподобляться королю королей или богачам-королятам, окружённым блистательными придворными, окружённым молодостью, красотой и умственным блеском, который выказывался в ловком словоизвержении. Мода являлась при этом божеством перед которым все преклонялись,

Лихая мода, злой тиран,

по выражению поэта, весьма верному. Тиранство её над поляко-руссами было тем безграничнее, что они, усваивая себе быт иностранного высшего общества, не могли усвоить его вкуса. Руководясь одной переимчивостью, которую так едко заметил в своих соотечественниках мудрец XVI века, Кромер, модные паны и их пани и панны находились в неограниченной власти портных и парикмахеров, которые заставляли их служить манекенами для своих выдумок. Глядя на эту жалкую, получеловеческую жизнь из своей здоровой среды, украинский простолюдин, с свойственным ему сарказмом, сложил тогда пословицу: Сидить чорт та й плаче, що моды панам не достаче.

Гоняясь за игрушками многолюдных городов и постоянно нуждаясь в деньгах, паны приискивали для своих имений арендаторов, которые не уменьшали бы, а увеличивали их доходы. Такими арендаторами являлись чаще всего предприимчивые и изобретательные жиды. Они брали у панов на откуп не только сёла с церквями, на которые смотрели как на верное средство выудить грош из кармана у беднейшего поселянина, но и укреплённые замки, назначенные для защиты Украины от неприятельских вторжений. Это относится безразлично и к церквям православным, и к латинским костёлам, — и к имениям наследственным, и к королевщинам. Все свои права и обязанности в Украине передавал пан жиду, а не то — изворотливому шляхтичу, точно независимый государь другому государю, и не было в панской республике силы, которая бы вступилась, если не за человеческое достоинство поселян, то за государственную собственность и за честь правительства. Бессильны были жалобы заслуженных войсковых ветеранов королю Сигизмунду III, как ни прямо они указывали ему, что «украинские замки, управляемые жидами, пали в вечные развалины, к неизмеримому вреду государства»; что «старосты там ни одного не видать, потому что они имеют этого добра много и ещё больше получают от короля» , и что, «если бы король вверил замок убогому воину, то он не сделал бы жида участником кровавых заслуг своих».

Собственно говоря, ни жидов, ни других арендаторов, между которыми отличались армяне, винить здесь не за что. Они были поставлены в положение чужеядного растения. По инстинкту питания, появлялись они там, где пахло угнетением, подлаживались к сильному со стороны его пороков, и становились посредниками между притеснителем и жертвой. Как зловещие птицы, налетели арендаторы, и всего больше арендаторы-жиды, в Украину. Они, инстинктом убогого, но жадного скитальца, чуяли, что здесь должен погибнуть один или другой народ, и то запустение замков, которое поражало сигизмундовских воинов-ветеранов, те засорённые, голые развалины, лишённые даже древесной тени, которые мы встречаем везде вокруг жидовских гнёзд, были для них как бы ручательством прочности их существования. Переходя от одного пана к другому, из одной слободы, разорённой их беспощадной эксплуатацией, в другую, они угождали, чем только могли, всякой беззаконной власти, шпионничали между казаками и поселянами, вооружали против них уже раздражённую казацким самоуправством шляхту и, по своему вечному обычаю, ловили в мутной воде рыбу.