История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 86

Всё это относится большей частью к тем местам днепровской и днестровской Украины, которые с давних годов сделаны уже староствами и, в виде крулевщизн, розданы панам в вечное или пожизненное владение, и в которых паны основали множество собственных слобод, переманивая поселян один от другого временными льготами. Но в царствование Сигизмунда III, в государственных актах часто упоминаются существовавшие тогда ещё в Украине неизмеримые пустыни, которые не приносили ни панам, ни государству никакой пользы. Это не значит, что те пустыни были в самом деле необитаемы: это значит, что государственные головы всё то считали бесполезным и ничьим, что не было подчинено панской республике, что не давалось панам в руки. Пустыни эти были, мимо ведома сейма, населяемы народом, добывавшим себе свободу бегством не только из ближайших шляхетских сёл, заарендованных жидам, но из отдалённейших украинских, литовских, и польских городов. Все тогдашние летописцы и авторы разных записок не могут надивиться, как быстро увеличивалось украинское население, как «в диких полях, на самых шляхах татарских почти вся отдалённая Украина покрывалась местечками и сёлами». Трудно, однако ж, при отсутствии статистики в то время, определить черту, отделявшую Украину, порабощённую окончательно панами и заедаемую жидами или другими «рандарями», от Украины свободной, то есть такой, где панская юрисдикция уступала юрисдикции казацкой, или лучше сказать простонародной, громадской, и где, как во всякой здоровой, самодеятельной среде, не было места элементам чужеядным. Эта черта изменялась, смотря по времени и по тому, приливало ли к Украине, или отливало казачество, боролось ли с ним ленивое, пассивное панство, или беззаботно пропивало золото, высасываемое арендаторами из его имений. Но все польские летописцы (нашим верится менее) согласны в том: что, и во времена энергических мер панской республики против казаков, власть этой республики над ними была почти только названием; что в мирное время казаки большей частью жили независимо, по невозможности уследить за ними в городских и сельских громадах, а в военное — действовали только по воле отамана или гетмана-казака, а не то и пана, который умел внушить им к себе доверие и уважение. Таким паном был, между прочими, и знаменитый Петро Конашевич-Сагайдачный. Он умел привлечь к себе такую сильную партию между казаками, что, с её помощью, стращал остальных и, в угоду королю и сенату, удерживал казаков иногда от морских походов, удерживал тем действительнее, что сам был счастливейшим из пиратов Чёрного моря. Казаки не вторгались во владения панской республики, как татары; не завоёвывали мечом и огнём владений польско-русской аристократии: они жили в этих владениях, были в них дома, и лишь от времени до времени выделялись из той народной массы, которой служили коэффициентом. Они без труда поднимали к походу на море, или в соседние земли, или, как во времена Наливайка, в земли внутренние, всё опутанное шляхетскими законами, всё угнетённое панами и рандарями, всё доведённое до отчаяния безурядицею местной администрации. Не только на берегах Днепра, Бога, Днестра, да и на берегах Вислы, панская республика могла бы превратиться, при их средствах, в простонародную. Но века панского господства в Мазовии и других внутренних польских провинциях убили в рабочем народе способность человеческого самосознания. Исчезло там уже и предание об ином, менее беззаконном порядке вещей, об ином распределении личных и поземельных прав. С другой стороны, паны обеспечили там свою будущность глубоким укоренением католичества, превращающего человеческое сердце в окаменелость, которая, сохраняя вид организма во всех его подробностях, даёт ему мертвенную прочность между организмами изменчивыми. К тому ж они, ещё при Сигизмунде-Августе, признали шляхтичами всех свободных землепашцев от Люблина до Овруча, и таким образом увеличили число защитников своей прерогативы на счёт массы, обложенной податями и повинностями. Вот почему казачество в эпоху Хмельницкого не утвердилось дальше черты, которой была ограничена нобилитация так называемых застенков на Волыни. От этой черты, собственно говоря, начинается Украина, — страна, в которой мелкая шляхта была пришлая, в которой властвовали, наподобие удельных князей, старые русские роды, умевшие удержаться в своих городах и замках, посредством угождения сильному, кто бы он ни был — татарин, литвин, или лях, а потом и коренные польские магнаты, ещё со времён Ягайла имевшие в виду увеличить свои владения дележом того, что они официально называли пустынями. Проезжая по этому обширному пространству в начале XVII столетия, мы видели бы в Украине — то чрезвычайное богатство, то крайнее убожество, то строгое насильственное право, то совершенную безурядицу, то полную свободу, то неслыханное порабощение, то одну, то другую торжествующую религию, то одну, то другую господствующую народность. Видя всё это в странном, загадочном смешении, трудно было решить: Европа это, или Азия, Польша это, или Русь, панская это республика, или казацкая. Элементы жизни находились в повсеместной борьбе между собой, и не легко было бы предсказать, который возмёт верх.

Сильнее всего поражали тогда стороннего наблюдателя замки магнатов на Украине, или лучше сказать — обширные магнатские дворы, вмещавшие в себе сотни и тысячи слуг — шляхтичей. Богатые паны того времени жили, как независимые государи, и, кроме собственного войска, содержали на своём иждивении множество так называемых дворских или дворян, которые служили им в войне, на охоте и дома, за лакомый кусок хлеба, за возможность участвовать в панских забавах и за покровительство в военной и гражданской службе. Это былишколы общежития, рыцарства и вместе с тем — праздной роскоши. Здесь получала шляхта полировку, которая делала её обществом, по наружности европейским; здесь она усваивала себе условные понятия о чести и славе, которыми руководилась во всех своих поступках, и здесь же приучалась к беззаботной расточительности, которая так часто заставляла её лукавить в делах чести и славы.