История воссоединения Руси. Том 2 - Страница 90

Общение силы богатства, силы власти, даже силы тираннии с силой нравственной и до известной степени подчинённость ей существовали во все времена и у всех народов. Эта добытая исторической наукой аксиома даёт нам право предположить, что и казаки, то есть лучшие из них, подчинялись таким возвышенным идеям, какими одушевлён был Иов. Велико ли, или не велико было расстояние, между разорителем Кафы, кровавой пучины мусульманской, и между человеком, которого ещё во время его священства в Воскресенской церкви, на Подоле, уподобляли Иоанну Многомилостивому, — этого никто не скажет, при казацкой молчаливости о том, что делали воинственные братчики дома, в своих походах, на своих полевых стоянках, в своём «дубованье» среди шумящего дубровами Запорожского Луга; но, во всяком случае, покровителю вдов и наставнику детей было о чём говорить с земляком и сверстником своим, Сагайдачным.

Судя по положению Иова и, может быть, самого Сагайдачного, они должны были беседовать, в монашеской келье Иова, на тему псалма 54: «Кто даст ми криле яко голубине? и полещу, и почию». Это чувство заставляло наших подвижников духа «удаляться бегая» и водворяться в такой пустыне, как Афон. Оттуда было не видать и не слыхать «беззакония и пререкания во граде». Только в удалении от сцены отступничества, такой человек, каким был Иов (и каким является в письменах своих Иоанн Вишенский), мог отдохнуть от мучительного чувства, которое возбуждает в благородном сердце измена и предательство товарищей детства, друзей, сподвижников. В то время многие стихи псалмов, которых чтению в церкви внимает ныне благочестивое ухо спокойно, были красноречивым и горьким истолкованием событий дня, как, например, эти: «Яко аще бы враг поносил ми, претерпел бых убо: и аще бы ненавидяй мя на мя велеречевал, укрылбыхся от него. Ты же (нет, это ты), человече равнодушне (с душею равною моей), владыко мой (обладатель тайн сердца моего) и знаемый мой, иже купно наслаждался еси со мной брашен: в дому Божием ходихом единомышлением»!…

Измышленная иезуитами уния была, в нашей отрозненной Руси, проявлением безнравственности, как всякая политика, которую пропагандируют наперекор естественному ходу дел и движению сердец человеческих. Она понизила подлых людей ниже уровня той подлости, которую таят ещё от света, — понизила до той глубины, в которую Подлость нисходит, взявшись за руки с Бесстыдством. Но она сильно подняла нравственный уровень борцов за православие. Подобно тому как организм напрягает всю свою энергию в виду угрожающего ему холода и, по инстинкту самосохранения, возбуждает в себе внутренний жар до возможно высокой интенсивности, — «малое стадо» верных, уцелевший остаток русской церкви, вызвало из сокровищницы сердца своего всепобеждающее «чаяние Бога, спасающего от малодушия и от бури». Тому, кто среди бурь войны и морской пучины впитал в себя запорожский догмат: не треба смерти боятись, и тому, кто всю жизнь провёл среди беспомощных вдов и сирот в борьбе с бурями напастей, это спасение от малодушия и от бури, спасение от внутренней и внешней опасности, было равно понятно. Образцовый инок мог скорее всего беседовать с образцовым казаком, при всём различии иноческой и казацкой религиозности. И, если простаки, наполнявшие церковное братство, могли склонить грубых сиромах на кровавую расправу с униатом, то есть нашли в их одичалых сердцах полное сочувствие сердечному порыву своему; то и такой высокоразвитой христианской любовью дух, как Иов, мог вызвать из души укротителя неукротимых полнозвучную сочувственную ноту. Это предположение оправдывается известными, вероятно, читателю сценами встречи, приёма и провожанья иерусалимского патриарха, в которых казацкая шапка и чернечий клобук явились как бы знаками одного и того же отшельнического ордена. В следующей главе я расскажу, как это происходило и какой был результат созвучия между двумя или несколькими энергическими сердцами, настроенными выше будничного строя жизни.

ГЛАВА XX.
Связь нашего прошедшего с нашим будущим. — Сила — конктретное мерило исторических явлений. — Казаки стояли в стороне от церковных дел. — Казаки не имели политической тенденции. — Духовенство воспользовалось казаками для интересов церкви. — Восстановление православной иерархии. — Воссоздание побитого в 1596 году казачества. — Суть нашей жизни сказывается в её последствиях. — Турки осуществляют наконец свою угрозу. — Бесславие польско-панской и слава русско-казацкой партии.

Когда краниолог сравнивает новейшие черепа известного племени с самыми древними, какие только удалось ему видеть, он с удивлением замечает упорство, с которым бессознательная природа хранит выработанные веками черты, не давая новым векам сгладить древние назнаменования свои на ковчеге ума человеческого. С таким же, если не с большим ещё, упорством, природа, сознающая свои операции, полубожественная наша душа, противодействует влиянию новых событий на формацию духа своих индивидуумов.

Когда сравним нынешний идеал праведности, святости близости к Богу, распространённый между лучшими экземплярами тёмных и просвещённых русских людей, мы с удивлением увидим, что он всё тот же, каков был во времена достохвальных пустыножителей Антония и Феодосия Печерских. Аскетизм, кажущийся бессмыслием при поверхностном на него взгляде, есть только своеобразная форма философствующего духа, стоящего в оппозиции с громадным большинством людей, которые vitam silentio transeant… Он, в лучших своих проявлениях, дорог русскому миру, именно живой части этого мира, настолько, насколько — русский мир страдал искони от людских беззаконий и искал забвения их на лоне христианской, бескорыстной, нелицеприятной любви, олицетворяемой для него аскетами. Вот почему живая, способная к развитию часть русского мира сохранила этот идеал неизменным до нашего времени, и не хочет придать ему какие-либо новые черты. Много должно совершиться событий и много должны поработать люди грядущего века для добра своих ближних, чтобы этот идеал преобразился, в народном сознании, на новом Фаворе. Отсюда для историка вытекают две мысли: что прошедшее наше, требует от нас такого полного во всех подробностях изучения, какое усвоено методом естествоиспытателей; и что наше будущее тогда только перестанет быть для нашего ума непонятной игрой случайностей, когда наука истории, призвав на помощь полный контингент человеческих знаний, поставит перед нами факты нашего прошедшего в такой определённости, в какой математика ставит свои теоремы. Стоя на соединительном пункте двух уходящих от нас в противоположные стороны путей, то есть между концом прошедшего и началом будущего, мы, в силу последовательности, должны распространить господствующий на обоих этих путях закон на каждое крупное явление жизни, на каждое многовековое создание былого. Чем глубже в старину восходит неизменяемость главных признаков данного явления, тем это явление, в исторической классификации, значительнее, разумея под значительностью не полезность или нравственную возвышенность явления (понятия не конкретные), а только силу. Сила — в истории единственное мерило значительности, так как она знаменует жизненность, а жизненность означает право на жизнь, следовательно — непреложную правду. Всё то ложно, что вычёркивается из, «книги живота» таинственно правящей миром рукою. На этом основании, в истории природы, сознающей свои операции, равно как и в истории природы бессознательной, из двух или многих борцов, прав более сильный, прав герой успеха, прав победитель. Но прав он дотоле, доколе остаётся победителем. Потому-то боготворимая нами муза Клио так бесчувственна во глубине тонко анализирующей души своей; потому она так безразлично дарит своим вниманием сегодня самого добродетельного человека, а завтра — злодея, сегодня — архитектора дивного храма Дианы, а завтра — Герострата. Для неё разрушительный огонь, истребивший допотопный лес, столь же высоко занимательное явление, как и истреблённый им лес, который был великолепнее и чудеснее всех чудес великого храма Дианы. Она предоставляет времени доказать, что успех её героя не продолжителен, что он противоположен принципу жизненности, и, не меняясь в лице, не